Страшная боль свела судорогой мое тело. Мельком, каким-то боковым взглядом, я увидел, как бьются в своих креслах Осима и Ольга, как Олег схватился рукой за горло – словно его что-то душило. А картина на экране была так фантастически непредвиденна, что я на какое-то мгновение забыл о боли.
Летящие солнца столкнулись, но взрыва не было! Одно прошло сквозь другое. Они мчались друг в друге, не смешиваясь и не растворяясь, не взрываясь от страшного удара. Они даже не изменили шарообразной формы. Одно было ощетинено протуберанцами, протуберанцы показались мне огненными змеями на голове какого-то космического арана. Другое летело в короне, в светлом венце, в призрачно-нежном гало. И ни один протуберанец не изменился, когда солнце проносилось сквозь солнце: они так же прихотливо извивались, исторгались, вспыхивали, тускнели. И гало второго солнца лишь немного потускнело от яркости первого светила, но не исчезло, не стерлось, оно было такое же нежное, такое же призрачно-светлое.
Солнце прошло сквозь солнце, и теперь они разбегались. Столкновение совершилось – но его не было. Взрыв, неизбежный, неотвратимый, не произошел. Мы были в царстве фантомов. Не было другой реальности, кроме судорог и боли в каждой нашей клетке!
Я кинулся к Олегу. Он с трудом просипел:
– К Эллону! Об Ольге и Осиме я позабочусь.
Я выскочил в коридор и упал. Ноги меня не слушались. Я не мог заставить их двигаться последовательно. Они начинали движение одновременно, я заносил вперед левую, тут же поднималась и правая. Я несколько раз падал, прежде чем сообразил, что идти уже не могу, а способен только перепархивать, как демиурги. Я запрыгал к лаборатории на двух ногах, но еще не дошел до нее, а нормальная походка уже вернулась.
Лаборатория выглядела как после землетрясения. Движущиеся механизмы сорвались со своих мест – только стенды стояли там, где их поставили. Эллон распластался около генератора метрики и судорожно дергал руками и ногами. Около на коленях стояла Ирина, она плакала и звала его, тормошила и целовала. Она повернула ко мне залитое слезами лицо.
– Помогите! Он умрет! Я этого не переживу!
Общими усилиями мы подняли Эллона и усадили его в кресло. Ирина опять опустилась на колени:
– Ты жив! Ты жив! Я люблю тебя! Ты мой единственный!
Эллон с усилием поднял веки. У него были мутные глаза.
– Ирина, – простонал он. – Ирина, я жив?
Она стала целовать его еще страстней.
– Да, да, да! Ты жив, и я люблю тебя! Обними меня, Эллон!
Он приподнялся. Он с трудом стоял на ногах.
– Обними! – требовала Ирина, прижимаясь к нему. – Обними, Эллон!
На этот раз он посмотрел на нее осмысленным взглядом.
– Обними? – повторил он с недоумением. – Тебя обнять? Зачем?
Закрыв лицо ладонями, она заплакала. Я взял ее под руку:
– Ирина, Эллон не может тебя понять.
Она вырвалась:
– Что вам надо от меня? Вы злой человек! Вы сами никого не понимаете!
– Не до тебя, Ирина! Прекрати истерику! Эллон, что произошло? Ты включил генератор метрики?
Он говорил с трудом:
– Адмирал, я не успел ничего сделать. Меня вдруг стало крутить и бросило на пол. – Он с прежним недоумением посмотрел на Ирину. – Что с тобой? Ты что-нибудь повредила?
Она сумела взять себя в руки, даже улыбнулась, только голос ее был нетверд.
– У меня все в порядке, Эллон. Я буду прибирать лабораторию.
Она отошла. Эллон повторил, что упал, когда собирался запустить в улитку оба корабля. Я вспомнил, что ничего не знаю о Мери, и послал вызов. Мери чувствовала себя неважно, но постепенно приходила в себя. Приступ боли застал ее, когда она собиралась в свою лабораторию, она сумела дотащиться до кровати.
– Не тревожься обо мне, Эли. Занимайся делами.
Теперь надо было спешить в рубку. В ней все было без изменений. Я в изнеможении прислонился к стене. Меня поддержал Граций. Галакт был бледен, но на ногах стоял твердо. Через силу я пробормотал:
– Голос, Граций, какие это были чудовищные фантомы!
До меня – как бы издалека – донесся Голос:
– Эли, это были не фантомы. Солнце неслось на солнце в действительности.
– И они столкнулись? И не произошло взрыва? И солнце прошло сквозь солнце? Граций, ты что-нибудь понимаешь? Мы попали в мир, где отменены законы физики! Даже тяготение упразднено!
Граций выглядел не менее растерянным, чем я. Голос продолжал:
– Во мне внезапно разорвалась цепь времени. Я был в прошлом и будущем одновременно, но не было настоящего. Меня выбросили из моего «сейчас». Это было ужасно, Эли. Время во мне словно кровоточило. И из прошлого я не мог воздействовать на будущее, ибо не было «сейчас», через которое шли все воздействия.
У меня раскалывалась голова – я ничего не мог понять. В ту минуту я был способен только на простые действия – кого-то спасать, с кем-то драться, на кого-то кричать…
– Голос, я спрашиваю тебя о столкнувшихся солнцах, а не о твоем самочувствии!
– Не было столкновения, Эли! Разорвалась нить времени, которой были связаны светила. В этот разрыв угодили и мы, и наше время разорвалось тоже… Солнце налетело на солнце не в их «сейчас». Вероятно, одно пребывало в прошлом, а другое вынеслось в будущее. Они лишь пронеслись через место столкновения, но в разных временах – вот почему не было взрыва.
Хоть и с усилием, но я начал понимать.
– Ты говоришь чудовищные вещи, Голос. Я способен допустить, что Юлий Цезарь и Аттила ходили по одной земле, ставили ногу на одни камни, но не могли столкнуться, потому что их разделяли века. Но чтобы само время разорвалось!..
– Это единственное объяснение.
Я возвратился в командирский зал. Олег и Осима чувствовали себя слабыми, но двигались без усилий. Осима снова вел «Козерог».
Вскоре мы подавленно смотрели на машинные расчеты. Даже в горячечном бреду нельзя было вообразить себе того, что казалось таким простым при записи формулами. Звезды реально неслись одна на другую, но в миг, когда взаимное их тяготение достигло какого-то предела, у них нарушилось течение времени. Время разорвалось, перестало быть синхронным. Разрыв составлял микромикросекунды для микрочастиц, секунды для нас, тысячелетия для солнц. Эти вневременные секунды едва не прикончили нас – еще надо будет разбираться, почему мы уцелели. И почему нормальное время одинаково для любых частиц и космических тел, а величина его разрыва зависит от массы, мне тоже неясно. Но для микрочастиц было достаточно и микромикросекунд, чтобы не столкнуться в одновременности. А для светил сдвиг в тысячелетия гарантировал свободный проход через то место, где они, не будь такого сдвига, столкнулись бы и взорвались. Все было ясно. Это была непостижимая ясность.