– Ты чего стрелял?
– Тень вдали мелькнула, я и выстрелил.
– Какая такая тень? – подал голос Мамедов. – Тень бывает, когда светло, а тут темно совсем.
– Мамедов, пойди посмотри – что там? Только будь осторожен! – тихо сказал я бойцу.
Мамедов прижался к стене, чтобы не перекрыть Обирову сектор обстрела и самому не попасть под ответный выстрел, и медленно двинулся вперед. Луч его фонаря, перескакивая со стены на пол и обратно, постепенно удалялся.
– Товарищ капитан! Есть! Человек тут – гражданский!
Мы с Обировым быстро пошли по ходу к Мамедову.
В пяти метрах от него, щурясь от света фонаря, сидел пожилой мужчина в гражданской одежде. Руками он зажимал рану на ноге.
– Обиров, как ты его в темноте углядел? И ухитрился же попасть с одного выстрела!
– У нас в Якутии ночи, однако, по полгода стоят – привык.
Я удивился. Действительно – стрелок от бога!
Подойдя к раненому, я спросил:
– По-русски понимаешь?
– Разумем.
Акцент был польский. Я обыскал раненого. Оружия при нем не оказалось.
– Помогите ему выбраться из подвала.
Мамедов, поддерживая, повел поляка к выходу. Они уже прошли метров двести, как вдруг раненый остановился.
– Куда вы меня ведете, пан офицер?
– В дом.
– Есть путь короче – я покажу.
Поляк показал на маленькое ответвление от основного хода – метра три длиной. Мы и раньше проходили мимо него, фонариком посветили – тупик. Видно, здесь строители начали ход долбить, да бросили, может – камень большой попался.
Однако поляк уверенно шагнул в этот тупик. Я встал за его спиной – как бы он нам каверзу какую-нибудь не приготовил.
Поляк нажал на небольшой камень в стене справа. Известняк перед нами дрогнул и ушел в сторону. Впереди открылась небольшая площадка, с которой вверх вели ступени. Мы начали подниматься по лестнице.
– Вам на какой этаж, пан офицер?
– На первый.
– Прошу пана.
Поляк потянул рычаг, который был на площадке. Перед нами распахнулась дверь, и я увидел зал на первом этаже, в котором мы вчера завтракали, а вечером я с лейтенантами чертил на бумаге схемы ходов. Сидевший за столом водитель нашей полуторки вскочил от неожиданности. Глаза его от удивления чуть не вылезли из орбит, когда он увидел нашу
группу и поляка, выходивших из доселе цельной стены. Я и сам не менее его был удивлен – шокирован даже.
– А куда лестница ведет дальше?
– Так, пан, выше – на второй, третий этаж и на чердак.
А мы в первый день пребывания здесь беззаботно спали
без часового, подперев шкафом дверь! Как неосторожно! Мне стало стыдно. Ведь могли вырезать всех – втихую! Ай-ай-ай, а еще опытным «чистильщиком» себя в душе считал!
Я закрыл за собой дверь, стал осматривать стену. Она была ровной, никаких намеков на ручку, петли – ничего. Как же ее отсюда открыть?
Поляк понял мои мысли.
– Пане офицер, поверните в сторону вон тот канделябр на стене. Да-да, влево.
Я потянул в сторону канделябр. Щелкнул механизм, и дверь приоткрыло пружиной на несколько сантиметров. Занятно!
– Садись! Кто ты такой? Отвечай правду. Я из контрразведки СМЕРШ, будешь врать – расстреляю, поможешь – перебинтуем, накормим и отпустим. Выбирай!
– Я хочу жить, – с готовностью согласился поляк, морщась от боли в ноге.
– Обиров, перебинтуй его индивидуальным пакетом.
Якут ловко завернул поляку штанину и осмотрел рану.
– Пуля насквозь прошла, даже кость не задела. Повезло тебе, пан! Сейчас перебинтую – через неделю заживет.
Обиров ловко, как санитар, наложил повязку. Определенно, с каждым днем якут нравился мне все больше и больше. Надо будет попросить Сучкова перевести его в мою опергруппу.
– Теперь рассказывай – кто ты и что здесь делаешь?
Поляк бросил взгляд на пустые консервные банки. Есть
он не просил – гордый, но я перехватил его голодный взгляд.
– Мамедов, ты человек кавказский, хлебосольный – попотчуй гостя.
Мамедов ушел на третий этаж – за провизией. И пока он ходил, поляк начал свой рассказ.
Оказывается, до 1939 года он был здесь управляющим, а потом появились немцы. Уединенное имение им пришлось по вкусу, и вскоре здесь расположилось воинское подразделение. Какое, он точно не знает, но дела у немцев были явно нечистые. Сюда приводили русских – и в цивильной одежде, и в советской форме. Через какое-то время русские исчезали,
на их месте появлялись другие. Его, Ежи Ставински, немцы не трогали – из поляков в имении он один остался. Никто, кроме него, не знал расположения помещений и всех ходов. Немцы, пусть скудно, еще и подкармливали его, требуя взамен работу. «А мне только того и надо – ведь за имением пригляд нужен. Закончится война – она ведь уже идет к концу, так ведь, пан офицер? Вернется хозяин – с кого спросит? С меня! А усадьба цела, и я жив – Матка Боска не покинула меня!» – он с гордостью обвел взглядом апартаменты дворца.
Собравшись с силами, поляк неспешно продолжил свой рассказ: «А неделю назад немцы засуетились, забегали. Сначала грузовиками отправили на запад почти всех русских, потом начали вывозить радио – ну, вот с этими, что на головы надевается, – наушниками, вот! А уж потом взялись за ящики. Так вот, все они увезти не смогли. Три грузовика вышли из ворот, однако недалеко совсем они были обстреляны русскими летунами. Один грузовик разбили, ящики перегрузили на другой. А часть ящиков здесь осталась».
У меня волосы на голове зашевелились, когда я услышал про ящики. Во рту сразу стало сухо.
– И где же эти ящики? – осевшим голосом спросил я поляка.
– Где им еще быть? В подземелье, да немцы вход замуровали. Я не видел – меня туда не пускали.
Настроение у меня сразу упало.
– Только Ежи не обманешь. Я подвалы как свои пять пальцев знаю. Когда немцы уходили, я в нем спрятался – боялся, что расстреляют. Иду по ходу – поворот должен быть, помещение за ним – и нет ничего. Но Ежи знает – там ход, не делся он никуда.
Сверху спустился Мамедов – принес тушенку с кашей, консервированную американскую колбасу, хлеб, поставил все на стол. Ловко вскрыв ножом банку, он показал рукой:
– Угощайся, дорогой! За ногу извини, если бы ты не прятался, а сразу вышел – совсем здоровым был бы.
Поляк обвел нас благодарным взглядом, поднялся, подошел к комоду и вернулся к столу с ложкой и вилкой. Консервы он ел не спеша, отламывая хлеб маленькими кусочками.