И правда. За три предыдущих года я получил две медали, а тут – ордена Красной Звезды и Боевого Красного Знамени. За ратные подвиги в 41-м, да и в 42-м годах награждали редко. Даже единственная медаль на груди бойца или командира вызывала уважение окружающих. Это уж в 43-м начали чаще оценивать по заслугам ратный труд, а в 44-м стали еще чуточку щедрее.

Награду заслуженную получать всегда приятно, значит – заметили, оценили. И среди офицеров – почет и уважение. Это уже в 1945 году на груди у многих «иконостас» из медалей и орденов появился. Горько только было, что многие герои 41-го ничем не были отмечены, да и мало кто на передовой дожил до конца войны, а некоторые герои вообще умерли в безвестности, и гниют их останки на полях сражений – неупокоенные.

Говорят, что на миру и смерть красна. Совершил человек подвиг, погиб на глазах товарищей, о нем в газете написали, родственникам сообщили: «Ваш муж (брат, отец), выполняя свой воинской долг, пал смертью храбрых…» А когда ты один, когда рядом никого из своих нет, а тебе всего восемнадцать и, как никогда, хочется жить? Вокруг враги, и в руке у тебя – последняя граната? И таким павшим героям, о последних минутах жизни которых никто уже никогда ничего не узнает, – несть числа.

Когда я вышел из здания отдела, лейтенанты мои сразу углядели под распахнутой шинелью новый орден.

– Поздравляем, товарищ капитан! Что-то уж очень шустро командование среагировало: только грузовик с бумагами доставили, а вам уже – орден вручили.

– Это за старые заслуги. Пошли скорее, поможете мне погоны сменить, – я показал ребятам новые майорские погоны.

– О! Еще одна новость! Так сегодня у вас двойной праздник, поздравляем, товарищ майор!

– Можете не намекать. Я армейские традиции помню и чту, так что за мной – стол.

– Ура! – ликовали лейтенанты.

Стараниями поваров нашей столовой стол получился неплохим – без деликатесов, но сытный. Я подсуетился и нашел водки – ведь обмывали и орден, и майорскую звездочку. И были на торжестве не только мои лейтенанты – я пригласил весь наш отдел. Хорошо, что Сучков явил понимание и на следующий день нашу группу не трогал, потому как наша боеспособность была сильно ограничена.

Забегая вперед, скажу, что доставленные нами документы содержали данные о завербованных немцами и оставленных в нашем тылу агентах на территории Прибалтики – Эстонии, Латвии и Литвы. Позже лейтенанты мои получили за эту операцию по медали «За боевые заслуги», я – еще один орден Красной Звезды, а Сучков – орден Ленина – высшую награду государства.

Глава 8

Дав возможность пару дней отдохнуть и порадоваться повышению в звании, Сучков вызвал меня к себе.

Я шел по коридору в кабинет начальника и все не мог свыкнуться с тем, что при обращении ко мне слышал «товарищ майор». Меня так и подмывало обернуться и посмотреть, кого это называют майором. Вероятно, здесь, в этом времени, закрутившем меня военным лихолетьем, взлет карьеры от сержанта – командира танка, до майора контрразведки СМЕРШ, я воспринимал как достойное продолжение дела погибшего под Смоленском деда, Петра Колесникова. В душе же я так и остался отставным старлеем Сергеем Колесниковым, судовым механиком речного пароходства. О таком моем двойственном существовании никто, в том числе полковник Сучков, не знал. И пребывать в неведении об этой моей тайне было лучше для всех – для Лукерьи, вдовы Петра, ее подрастающего сынишки, моего будущего отца, и для меня. Да и допустить, чтобы на светлую память деда легла тень, я тоже не имел права.

– Садись, Петр, поговорить надо. Ты уже майором стал, старшим офицером. Негоже в таком звании «чистильщиком» по лесам за диверсантами бегать. Опыт у тебя большой, и надо найти ему достойное применение. Как ты посмотришь, если мы дадим тебе новую должность?

Я пожал плечами: мне и на своей должности хорошо – обвыкся, дело свое знал.

– С бумагами возиться, товарищ полковник? Не по мне это.

– Ты гляди какой! Не хочет он! А я, значит, если с бумагами вожусь, то, по-твоему, крыса тыловая? В действующей армии майоры целыми полками командуют – и ничего, а ты – двумя мальчишками. Короче, есть вакансия – в четвертом отделе, в ведомстве Утехина. Служба совсем не бумажная – там и мозгами шевелить надо, и риска не меньше, чем у «чистильщиков».

Ведомство Утехина – отдел СМЕРШа по ведению зафронтовой контрразведки: вербовка агентуры за линией фронта, внедрение в немецкие разведшколы, и много чего еще, но там – за кордоном.

– Я же языков совсем не знаю, товарищ полковник. Ни немецкого, ни польского, – привел я последний аргумент. – Войне конец скоро, я же просто не успею освоить эти премудрости.

– Будешь выкобениваться – сошлю в седьмой отдел, – сдвинул брови Сучков.

Вот туда я не хотел больше всего. Седьмой отдел – чисто бумажная работа: статистика, отчеты.

– Или во второй, – окончательно добил меня Сучков.

Я попытался представить себя во втором отделе. Это вообще ссылка! Второй отдел занимался работой среди военнопленных – на допросах собирал информацию, склонял к сотрудничеству с нашими спецслужбами. Можно сказать, тихое болото.

Разговор закончился тем, что Сучков дал мне время на раздумье:

– Надеюсь, недели тебе хватит. Думай, майор!

У здания отдела мне встретился старлей Удалов.

– Я в концлагерь Майданек еду, в десяти километрах от Люблина. Не хочешь компанию составить, взглянуть на этот объект?

Задание на сегодня Сучков мне не дал, время было, и я согласился.

Мы уселись на мотоцикл – Удалов за руль, я устроился в коляске.

Ехали недолго.

При подъезде нас остановил патруль, но, увидев смершевские корочки, пропустил.

За воротами лагеря перед нашими глазами предстала огромная территория, огороженная колючей проволокой с вышками по периметру. Внутри ровными рядами стояло множество бараков. Вокруг них понуро в полосатой робе бродили исхудавшие люди с впавшими, потухшими глазами, острыми скулами, обтянутыми кожей, похожей на пергамент – почти скелеты.

Часть узников уже ушла из лагеря, когда охрана, напуганная стремительным приближением наших войск, разбежалась. Остались те, кто был истощен и настолько ослаб, что не мог идти сам, или кому некуда возвращаться – родственники погибли, а родной дом пока еще оставался под немцами.

Увидев нас, въезжающих на мотоцикле, узники бросились чуть ли не под колеса.

– Хлеб! Брот! Брэд! Миил! – на разных языках просили они.

На душе стало как-то нехорошо.

Удалов повернулся ко мне:

– Майор, в коляске у меня НЗ – хлеб и консервы. Отдай!

Я нашел полотняный мешок с хлебом и консервами и передал их в протянутые руки бывших узников.

Удалов привстал на подножках мотоцикла.