Он вскинул голову, почувствовав аромат знакомого табака.
В кресле у дальней стены, скрестив ноги, сидел Шерлок Холмс. Пальцы сжимали сигарету.
– Итак, что вам удалось выяснить?
– Выяснить? Я же только приехал и не со всеми успел познакомиться как следует.
– Вы здесь не на светском рауте, а чтобы найти преступника, – заметил детектив-консультант с кислой усмешкой. – Каждый из гостей – потенциальный подозреваемый. Вы должны думать как убийца, поставить себя на его или ее место. Что самое главное в расследовании?
– Полагаю… э… – забормотал Конан Дойл, которому, казалось, перестал подчиняться язык, – у кого есть возможность…
– Мотив! – резко перебил Холмс. – Вот что имеет решающее значение! У любого человека есть возможность убить, а выстрелить из пистолета с близкого расстояния – вообще элементарно. Всего то и нужно, что спрятать оружие и напасть неожиданно. Нет. Вы должны найти мотив для убийства Хоуп Тракстон.
– Но еще не время, я так мало обо всех знаю.
– Вот именно, постарайтесь узнать больше. Правда, ваш разум затуманен влечением к этой девушке.
– Влечением? О чем это вы?
Холмс прервал его, презрительно махнув рукой:
– Ваша жена дома умирает от чахотки. Вы хоть раз о ней вспомнили?
Конан Дойл открыл рот, но не нашелся с ответом. Он пристыженно опустил голову.
– Нет, – произнес он глухо.
Холмс затянулся и выпустил струю серебристого дыма.
– Вы первый, кого она узнала в своем видении. Таким образом, вы подозреваемый номер один.
– Кто? Я? – взвился Конан Дойл. – Просто нелепо! Да с какой стати мне убивать Хоуп Тракстон? Я приехал ее спасти.
Орлиный взор пронзил писателя.
– Ревность часто толкает мужчин на убийство. На сексуальной почве вообще совершается много преступлений. Поэтому вы под подозрением. Вы влюбились в нее после первой встречи в темной комнате. Уже тогда вы ее мысленно раздевали, даже не зная, как она выглядит.
– Ну, знаете! Это неслыханно! – возмущался Конан Дойл. – И зачем я вас слушаю. Просто смешно. Вас не существует. Вы плод моего воображения.
– Разве смешно? – Холмс подался вперед. – Получается, вы не в своем уме, раз я нереален, а вы видите меня в полной темноте и разговариваете со мной? – Он кивнул на прикроватный столик.
В самом деле, лампа не горела, а доктор все прекрасно различал. Он обернулся к креслу. Холмс исчез.
Конан Дойл внезапно пробудился, его пальцы вцепились в простыню. Он заснул с тетрадью на груди. Теперь она соскользнула и лежала на полу. Масло в лампе давно прогорело. В комнате царил мрак, лишь тонкая полоска света обозначила края тяжелых штор.
Он проспал всю ночь.
Завтрак подали в оранжерее с изящными столиками из стекла и кованого железа и засохшими фикусами в огромных кадках. Когда Гривз привел Конан Дойла, многие уже приступили к трапезе. Воздух оглашался беззаботной болтовней и звоном серебра о китайский фарфор. Уайльд сидел в одиночестве в дальнем углу, уныло глядя на мокрые дорожки, которые дождь оставлял на стекле, и набухшие от сырости травянистые кочки, косматые, точно овцы. Тарелка с остатками перепелиных желтков стояла в стороне. К тридцати годам ирландец начал регулярно прибавлять в весе. Несмотря на плотный завтрак, он, вооружившись ножом, расправлялся со сконами.
– На тебе лица нет, – сообщил он другу, когда тот плюхнулся в кресло напротив.
– Я не выспался.
Красные глаза и темные круги под ними убедительно подтверждали сказанное.
– А я спал как дитя, – сказал Уайльд, с достоинством намазывая масло на булочку, поливая сверху взбитыми сливками и увенчивая это сооружение капелькой варенья из ревеня. – Отправляюсь в путь, как только уложу чемоданы. Я заметил у входа экипаж, когда спускался к завтраку.
– Надеюсь, он прибыл не по твою душу, Оскар.
– Почему же? – пробормотал Уайльд, вонзая крепкие зубы в булочку.
– Потому что это катафалк.
Уайльд поперхнулся. Он вытер с губ сливки и испуганно глянул на друга:
– Боже праведный! Надеюсь, ты шутишь.
Конан Дойл поведал ему о странном ночном прибытии и необычном способе передвижения опоздавшего гостя.
– Скажи на милость! – воскликнул Уайльд, выслушав рассказ. – Просто жуть! Что бы это значило? Жаль, что я уезжаю на самом интересном месте.
Слуга поставил перед Конан Дойлом полную тарелку с типично английским завтраком: беконом, яичницей, жареными грибами и помидорами, толстым куском поджаренного хлеба и пухлыми сосисками, которые шипели и истекали соком.
– Мне тоже жаль, Оскар, что ты не останешься со мной до конца, – сказал Конан Дойл, посыпая яичницу перцем.
Вдруг будто из-под земли выросла миссис Криган. Она прожгла друзей сверху донизу осуждающим взглядом и, повернув свое морщинистое лицо к драматургу, нервно затеребила униформу на груди.
– Плохие новости, мистер Уайльд, – угрюмо буркнула она. – Река после дождя разлилась, и через брод переправиться никак нельзя.
Уайльд помрачнел:
– Хотите сказать, что я сегодня не уеду?
Старуха кивнула, изображая сочувствие:
– Никто не может приехать или уехать. Мы отрезаны от остального мира.
Уайльд открыл было рот, но кастелянша опередила его, угадав вопрос:
– На несколько дней, не иначе.
В ответ величайший мыслитель современности издал сдавленный стон.
– Что с тобой, Оскар? – спросил Конан Дойл, подцепив на вилку кусочек сосиски. – На тебе лица нет, – проговорил он с полным ртом и весело хохотнул. – Похоже, ты не пропустишь развязку.
Члены ОПИ плавно переместились в гостиную. Многие собрались в группки и беседовали. Несколько человек подошли к столу с пуншем и бокалами. В глубине комнаты стоял карточный столик. За ним засела, как толстый паук, мадам Жожеску, гадая по руке всякому, кто легковерно попадался на ее уговоры.
– Хиромантия! – воскликнул Уайльд, вошедший в комнату в сопровождении Конан Дойла. – Забавно. Я как раз подумывал пригласить цыганку-гадалку на один из моих светских приемов.
Друзья подошли ближе, чтобы послушать толкования. Доктор придерживался довольно широких взглядов в отношении всего сверхъестественного, но не очень доверял предсказаниям судьбы человека по руке. Тем не менее он был заинтригован, ведь старухе удалось заарканить циничного Фрэнка Подмора. Ладонь молодого человека лежала на столе, а мадам Жожеску низко склонилась над ней, изучая линию жизни, и не замечала его презрительного взгляда.
– У вас необычная линия любви, – объясняла она, проводя по руке Подмора узловатым пальцем. – Видите, здесь она прерывается? Ясно, что вас постигла большая утрата.