На прошлой неделе, когда он вез ее в Ипсвич, она сидела на переднем сиденье рядом с ним, но практически не разговаривала. Близость предыдущей недели, задушевность разговора, как между давними друзьями, исчезли. Нина никак не объяснила цель своей поездки. За первые десять миль она всего-то и сказала, что рада снова видеть солнце. Они подъезжали к повороту на Оруэлл-Бридж, и Пол услышал, что она вздохнула так же тяжело, как бросивший курить курильщик, унюхавший сигаретный дым. Он стал ждать, когда она выдохнет. Ждал он долго. Когда Нина нарушила молчание, то заговорила как бы с середины, словно уже многое было сказано:
– Пол, я так испугалась… Это продолжается много лет. Видите ли, я понимаю, что в некотором смысле это моя вина, я сама навлекла на себя беду. Мне следовало бы быть осторожней, предусмотрительней – хотя вряд ли это что-либо изменило бы в конечном итоге.
– Вы в том смысле, что ездили на машине одна?
Теперь он верил. После второго телефонного звонка ему уже не составляло труда поверить.
Гарнет почувствовал, как она пожала плечами.
– Я бы рада рассказать вам все, но не могу, не могу произносить слова. Я даже Ральфу не могу рассказать. Он говорит: «Не думай об этом, я позабочусь о тебе». Зачем говорить, что не надо думать? Какой в этом смысл? Ведь человек не хочет думать, а думает. Любой перестал бы, если б мог.
Кэтрин часто так говорила: «Не думай об этом», когда его бросало в дрожь при мысли, что придется еще тридцать лет проработать учителем, когда он переживал из-за того, что они живут в таком районе. Нина вернулась к тому месту, откуда начала:
– Я так испугалась и едва… ну, едва не сошла с ума. Я думала, что теряю рассудок, я была готова пообещать что угодно, сделать что угодно. Сомневаюсь, что он был заметен, мой страх. Когда человек боится, он может дойти до точки, когда ради спасения нужно спрятать этот страх, и спрячет его. И будет делать то, что чуждо его натуре, вещи, которые до этого оттолкнули бы его, и все потому, что инстинкт самосохранения сильнее других. Секс, голод – они гораздо слабее. И человек будет говорить что угодно… Ох, что же я несла! – Она замолчала. Пол продолжал вести машину, но при этом затаил дыхание. – Что они со мной вытворяли… А, это неважно, могло быть и хуже. Отпустив меня, они посадили меня на поезд. Не знаю где, где-то между Римом и Флоренцией, на местную электричку, которая останавливалась на каждой станции. Один из них сел в поезд вместе со мной и проехал почти до самого конца. Он сошел за одну остановку до Руфины и перед этим снял с меня темные очки, которые они закрепили на затылке скотчем, и шарф, который они повязали мне на голову, а потом… он поцеловал меня и сказал: «Мы снова встретимся. Очень скоро».
Я ехала в первом классе, только в итальянских поездах классы не отделены друг от друга. Это своего рода секция, более комфортабельная, чем остальная часть вагона. Я была одна. После того как он сошел, мне стало плохо. В том смысле, что меня вырвало. Меня все тошнило и тошнило. Прямо на пол. Это был ужас. А потом мы прибыли в Руфину, и там был Барни, мой муж, которого они постоянно называли Принцем, хотя он был никакой не принц, ну, в том смысле, что мы понимаем под словом «принц».
Пол заехал на многоэтажный паркинг. Он не любил такие парковки, потому что считал, что они могут усилить страхи, мучающие таких нервных людей, как Нина, и сейчас его нелюбовь к ним, естественно, переросла в отвращение, потому что он знал: ее страхи оправданы. Если раньше Гарнет отмахивался от тревоги, называя ее нелепой, то сейчас испытывал настоящее беспокойство на погруженных в полумрак этажах с низкими потолками, подпертыми колоннами, с длинными рядами машин и с большим количеством мест, где можно легко спрятаться. Но деваться было некуда, на улице свободного места не нашлось. Он припарковал машину поближе к лифтам.
Она повернулась к нему, смотрела на него. «Если Нина расплачется, – подумал Пол, – а она, если судить по ее виду, действительно вот-вот расплачется, я обниму ее – разве я могу поступить иначе?»
Он заговорил – ради того, чтобы помешать себе прикоснуться к ней:
– Что он имел в виду под тем, что вы снова встретитесь и что скоро?
– Не знаю, – сказала она, но что-то в ее лице подсказало ему, что она знает.
Миссис Апсоланд открыла дверцу и вылезла. Впервые она не дождалась, когда дверцу откроет Пол. Он вместе с ней вошел в лифт, и они спустились вниз, молча. Она собиралась кое-что купить в универмаге. На ней была бледно-желтая льняная юбка и шелковая кофта цвета самых светлых прядей ее волос. Они долго ходили по торговому центру, прежде чем купили то, что ей было нужно, – колготки от Диора и особый крем для рук. Цена крема изумила Гарнета. Им пришлось пройти по запруженной пешеходами и машинами улице, чтобы добраться до парковки. Он бы не притронулся к ней без ее разрешения, несмотря на мечты о поцелуях сквозь слезы, но на краю тротуара она сама взяла его за руку – положила свою маленькую белую ручку к нему на согнутый локоть – и сказала:
– Ну, а теперь побежали!
Это был первый контакт. По какой-то причине они не обменялись рукопожатием при знакомстве. В лифте они стояли вплотную друг к другу, а когда в полумраке шли к машине, Нина опять взяла его под руку. Она села в машину и открыто улыбнулась ему:
– Вы так добры ко мне, Пол.
На этот раз он не стал ничего говорить насчет того, что он всего лишь водитель, что это его работа. Они съезжали с центральных улиц, поворачивали на окраины, когда она снова заговорила:
– Он оставил меня в покое на три года, больше чем на три. До этого были письма. Мир не настолько велик, чтобы спрятаться, – не весь мир, Австралия, Америка, вся Европа… Иногда я думала, что если бы я улетела на Луну, то и там не оказалась бы достаточно далеко.
– Вам снова угрожали, что похитят вас?
Пол подумал, что она кивнула, хотя он этого не видел. В этих узких проулках нужно постоянно следить за дорогой.
– А потом письма перестали приходить. Но пять месяцев назад все началось снова. В декабре. Последнее письмо я получила на прошлой неделе.
* * *
Он перестал видеть в ней нечто недосягаемое, свою недостижимую госпожу, и принялся мысленно передвигать себя и ее, словно фигуры на шахматной доске, в положение возможного взаимодействия. Идея рассказать ей о своих чувствах, поухаживать за нею уже не выглядела абсурдной. Пусть эта идея и глупая, но не невозможная. О том, что будет потом, Гарнет практически не думал. Он всячески избегал этого «потом» в вопросах, касающихся решений (даже если это был, например, исключительно его отъезд), финансовых аспектов, заранее построенных планов и интересов других людей.
Апсоланд уехал в Хитроу, сам сев за руль «Ягуара». Так как он уезжал рано утром, прошлым вечером вынуждены были приехать Стэн и Дорин. Марии, которая плохо говорила по-английски, каким-то образом удалось сообщить Полу, что она приготовила для них спальню в пристройке, где жили они с Коломбо, в том крыле дома, которое практически примыкало к конюшне и коттеджу Гарнета. Собственная инициатива Марии, подумал Пол, или, что более вероятно, приказ Апсоланда. Стэн с женой делают хозяину одолжение и при этом наверняка испытывают большие неудобства, но все равно не тянут на нечто большее, чем «крыло для слуг», хотя в доме как минимум четыре гостевых спальни.