— Папа?
— Да, Джейкоб? В чем дело?
Харольду отчаянно хотелось курить, но его карманы были пустыми. Он сложил ладони, сжал их коленями и посмотрел на город, который наполнился жуткой тишиной.
— Ты любишь меня?
Старик вздрогнул.
— Что за дурацкий вопрос, сынок?
Джейкоб прижал колени к груди, обхватил их руками и молча отвернулся в сторону.
Они осторожно шли через город к южным воротам. По пути им попадались сотни «вернувшихся». Многие бежали в сельскую местность, но в стенах лагеря по-прежнему оставались тысячи людей. Харольд двигался очень медленно. Он боялся подвергать свои легкие новым истязаниям. Его ум был заполнен случайными мыслями — в основном об Аркадии — о том, каким красивым выглядел их город при прошлой жизни Джейкоба. Харольду казалось важным отмечать те изменения, которые произошли за последние полвека. Например, пустая стоянка рядом с домом Дэниелсов не всегда была такой. В ту пору, когда Джейкоб был живым, там стояла старая будка, где продавали мороженое. Ее снесли во время нефтяного кризиса — примерно в семидесятые годы.
— Расскажи мне какую-нибудь шутку, — попросил Харольд, сжав руку сына.
— Ты уже знаешь все мои шутки, — ответил мальчик.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я учился им у тебя.
Дыхание Харольда восстановилось, и он почувствовал себя лучше.
— Хм! Я надеялся, что ты запомнил что-то новое.
Джейкоб покачал головой.
— А как насчет телевизионных юмористических программ? Там часто рассказывают неплохие шутки. Ты ничего оттуда не взял?
Еще одно покачивание головы.
— А мальчики, с которыми ты играл, пока мы с миссис Стоун оставались в классе рисования? Мальчики всегда делятся шутками друг с другом. Наверное, они рассказали тебе несколько забавных историй, прежде чем лагерь превратился в роящийся улей и прежде чем ты побил плохих ребят?
Старик самодовольно улыбнулся.
— Никто не учил меня новым шуткам, — печально сказал Джейкоб. — Даже ты.
Он высвободил свою руку и сунул ее в карман.
— Понятно, — сказал Харольд. — Тогда, может, мы попробуем сочинить что-то свое?
Джейкоб с недоверием посмотрел на отца и затем улыбнулся.
— Так о чем будет наша шутка, сынок?
— О животных. Мне нравятся шутки о животных.
— И какое животное у тебя на уме?
Джейкоб подумал момент.
— Цыпленок.
Харольд кивнул головой.
— Хорошо. Цыплята дают много поводов для шуток. Особенно молодые петушки. Только не рассказывай эту шутку маме, ладно?
Джейкоб засмеялся.
— Что рукавица говорит руке?
— Что?
— «Можно я буду называть тебя своей наседкой? Ведь я все время покрываю тебя».
К тому времени, когда они приблизились к южным воротам, у них уже имелась своя собственная шутка. Теперь они обсуждали философские аспекты актерского мастерства, необходимого рассказчику.
— Так в чем тут секрет? — спросил Джейкоб.
— В манере изложения, — ответил Харольд. — Рассказывай шутку так, как будто ты полностью уверен, что она будет веселой.
— А зачем это нужно?
— Если люди узнают, что ты сам придумал шутку, они не захотят ее слушать. Люди верят, что шутка забавна лишь тогда, когда ее пересказывали много раз. Они хотят быть частью большой аудитории. Слушая шутку — а мы говорим о старых проверенных шутках, — они полагают, что их знакомят с продуктом истории, превосходящим их по возрасту. Поэтому они запоминают слова, чтобы при случае пересказать их друзьям. Они желают быть распространителями услышанной шутки.
— Понятно, сэр, — сказал Джейкоб.
— И если шутка действительно хорошая?..
— Если шутка действительно хорошая, они будут распространять ее дальше.
— Правильно, — произнес Харольд. — Хорошие вещи никогда не умирают.
Затем перед ними возникли южные ворота — так внезапно, что они даже не успели поговорить о своей новой шутке. Со стороны казалось, что они просто прогуливались, коротая время, а не возвращались туда, где начиналось восстание. Там их ожидала Люсиль, рядом с которой лежало мертвое тело Джима Уилсона.
Харольд пробился через толпу зевак, окружившую труп. Джейкоб шел следом за ним. Лицо Джима выглядело мирным и спокойным. Люсиль стояла на коленях рядом с ним и безутешно плакала. Кто-то сунул скатанную куртку под голову покойного; еще одной курткой накрыли его грудь. Люсиль держала Джима за правую руку. Конни — за левую. Слава Богу, добрые люди увели детей с места убийства.
Неподалеку у ворот сидели небольшие группы безоружных солдат. За ними присматривал отряд «вернувшихся». Некоторые постовые были связаны. Остальные — очевидно, те, кто не оказывал сопротивления, — сидели без пут и молча наблюдали за происходящим.
— Люсиль? — окликнул жену Харольд, с кряхтением присаживаясь рядом с ней.
— Джим был нашим родственником, — отозвалась она. — Это я виновата в его гибели.
Опустившись на колени, старик понял, что сел в лужу крови.
— Харольд Харгрейв, — фальцетом произнесла Люсиль, — где мой мальчик?
— Вот он.
Джейкоб подошел сзади к матери и обнял ее руками.
— Я здесь, — сказал он.
— Хорошо, — сказала Люсиль.
Харольд даже на миг усомнился, что она заметила ребенка. Но женщина схватила Джейкоба за руку и подтянула его к себе.
— Я совершила ужасный поступок, — сказала она, обнимая сына. — Надеюсь, что Господь простит меня.
— Как его убили? — спросил Харольд.
— Кто-то выстрелил ему в спину, — сказала Конни Уилсон, перестав на мгновение вытирать слезы с лица.
Харольд медленно встал. Его ноги казались свинцовыми от усталости и боли.
— Это был один из солдат? Или тот чертов полковник?
— Нет, — ответила Конни. — Солдаты и полковник тут ни при чем.
— В каком направлении смотрел Джим? На город или туда?
Старик указал на шоссе, выходившее из Аркадии. Неподалеку виднелись поля и зеленые рощи.
— Он смотрел в сторону ворот, — ответила Конни. — На город.
Харольд повернулся и окинул взглядом окрестности. Вдоль длинной полосы шоссе, тянувшейся между пустых кукурузных полей, возвышались большие темные сосны. Их кроны рельефно выделялись на фоне звездного вечернего неба.
— Будь ты проклят, — прошептал Харольд.
— Вы о ком? — спросила Конни, услышав в его голосе неприкрытую ненависть.