– Ну-ну, зачастил-то! Погоди. А чем это тебе те янычары интересны?
– Хотел понять, чем они сильны и в чем их слабость.
– Нашел у кого спрашивать!..
Насмешливо, но притом совсем необидно рассмеявшись, великий князь приободрил замолчавшего отпрыска:
– И как, понял?
– Понял, батюшка. Надобно по их примеру и нам набирать сирот да учить их делу воинскому. И командиров им назначать худородных, но способных. Чтобы только тебе были преданы, только тебя слушали и во всем зависели. Султан Мурад, коий янычар и придумал, с их помощью здорово прижал своих бояр – значит, и у нас тако же можно. Опять же и добыча с такого войска будет вся в казну, и земли завоеванные только под твою руку.
– М-да.
Встрепенувшись, Иоанн Васильевич глубоко вздохнул:
– Так у нас есть уже такое – стременные стрельцы называются. Али забыл?
– Нет, батюшка, как можно? Просто… Ну мало их, всего тысяча. И людишки там разные, и воюют кое-как. Стреляют так себе, саблями машут худо, только с бердышами и ловки.
– Это да.
Еще раз вздохнув, только с неподдельным сожалением, хозяин покоев тихо пробормотал:
– Дело-то хорошее, да только где же столько серебра взять?
С силой провел по лицу, отгоняя заманчивые видения, и перевел разговор на иное:
– А с Киево-Печерской обителью что?
– Отец Макарий говорил, что в ней самая лучшая либерея из всех ему известных.
Видя, как мечтательно вздохнул сын, Иоанн Васильевич и сам исполнился некоего любопытства – в конце концов, ведь это именно от него Митьке передалась любовь к чтению. Сколько он книг в отрочестве перечитал! Поди, сотни три будет, не менее.
– Либерея, говоришь?..
Хм… послать, что ли, какого ловкого человечка, чтобы тот разнюхал там – что да как, и переписал названия рукописей? Если что глянется, так монасям и грамотку можно отослать – чай не откажут православному государю, сделают несколько списков.
– Батюшка.
Отогнав мысли о чужих книгах, царственный отец сосредоточил взгляд на собственном первенце, состроившем просительную мордашку:
– Говори…
– Батюшка, дозволь отца Зосиму навестить?
– Поездить по святым местам никогда не вредно, Митя. Да только как же быть с мастеровыми людишками, что с весны еще отправлены были в Гжель? Всю твою роспись и уроки они выполнили. Хм… или не все?.. Подай-ка мне вон ту грамотку.
Приняв из рук сына небольшой свиток, хозяин покоев сдернул с него тесьму и развернул.
– Ну вот, как я и говорил: самолучшей глины, песка сеяного и прочего навозили с превеликим избытком, мельницу поставили, печей разных обжиговых понастроили, иное прочее приуготовили. Теперь только тебя и ждут. Что скажешь, сыно?
Тут великий князь немного лукавил: людишки, если надо, хоть до следующего лета будут сиднем сидеть, волю царскую исполняя. Не им, нет – ему самому не терпелось подержать в руках гладкий белый фарфор и посмотреть сквозь прозрачное стекло. Получить еще одно свидетельство великой благодати, ниспосланной его роду самим Вседержителем, – а также от души позлорадствовать, представляя, каким завистливым ядом начнут исходить чужеземные властители при одной только вести, что в русской земле вовсю выделывают то, чего сами они не могут. И без того пушки из свиного железа в основном только в его царстве и льют, добрая пенька только у него выделывается, как и березовый деготь. А еще лен, воск, мед, ревень, пушная рухлядь… Ежели ко всему этому добавить бумазею новой выделки да фарфор, не уступающий китайскому, да стекло и зеркала не хуже венецианских – ох и засуетятся, ох и забегают как ошпаренные купцы Ганзы!.. А вслед за ними и все остальные гости торговые из разных иноземных держав.
– Так я же только после того, как на Гжели побываю, все проверю да новые уроки мастеровым задам!.. Как раз и Волгу льдом хорошо схватит, чтобы санным путем до Кирилло-Белозерской обители. Седмицы с две погощу у отца Зосимы, и обратно.
– Ах вот оно что!..
Иоанн Васильевич невольно умилился тому, каким разумником растет его старшенький – даже и направлять не надо. Сам понимает, что вначале дело – и только потом все остальное, от поездок на богомолье и до потешных игр.
– Тогда позволяю. Что еще? Не мнись, не девка!..
– Батюшка. А нельзя ли пригласить из Италии какого хорошего художника?
– Это еще зачем?
Десятилетний мальчик чуть наклонил голову – так, чтобы нельзя было увидеть выражения его глаз, и признался:
– Матушку забывать стал. Голос помню, еще – как у нее волосы ландышем пахли, а лик уже путаю. Еще хочу, чтобы тебя, батюшка, меня и братьев с сестрой на большом холсте нарисовали, всех вместе: ты на стольце своем, а мы вокруг тебя сидим. А еще, пока живы те, кто бабушку Елену и деда Василия помнит, – чтобы их парсуны нарисовали тоже.
– Гхм!..
Приняв неясный горловой звук за вопрос, царевич с готовностью пояснил:
– Я дедов лик в трех летописях зрел, и во всех трех он разный. В первой худой, во второй у него глава несуразная, в третьей же ростом мал и на лицо невзрачен.
Качнув головой в невольном согласии (он тоже видел те малые парсуны), великий князь на краткий миг задумался: а каким будут изображать его? Выходило так, что если он не озаботится этим вопросом заранее, то каждый холстомаз будет малевать его образ по своему вкусу. Поэтому предложение сына ему понравилось, причем до чрезвычайности – только и приходилось удивляться, как он сам до того не додумался. Мудрый правитель должен думать и о том, что будет после его смерти!..
– Чем же тебе наши золотописцы не угодили, что хочешь рисовальщика аж из Италии?
– Наши когда парсуны малюют – или приукрашивают безбожно, или искажают. Мне же дьяки посольские сказывали, будто италийские художники приучились отображать видимое, ничего от себя не добавляя… К тому же, когда первый фарфор получим, его надо будет добро расписывать. Вот пусть этот итальянец заодно и недорослей мастеровых научит своему ремеслу.
Вспомнив о сладостях и питье, наследник окинул взглядом стол и прикоснулся к кружке. Едва заметно поморщился (остыл) и отодвинул от себя подальше недопитый взвар.
– Молодец ты у меня, сыно.
Вздох, с коим прозвучали эти тихие слова, сделал похвалу какой-то… Грустной. Впрочем, долго печалиться правителю не дали – один из тридцати его стольников, появившись на пороге светлицы, для начала согнулся в низком поклоне, а после разрешающего жеста что-то тихо доложил. Увидев небрежный кивок, стольник моментально исчез за дверью, а в государев кабинет зашел князь Андрей Дмитриевич Палецкий. Представитель самой младшей линии Рюриковичей на Руси, дальний родственник некогда удельных Суздальско-Владимирских князей, довольно близкий – Стародубских, и вдобавок ко всему – шурин [157] хозяина покоев и державы Московской. Через сестру свою Иуланию, законную супругу родного брата царя, удельного угличского князя Юрия Васильевича.