– Ирен, неужели ты хочешь…
– Бежать, выкрав эти картины? А у тебя богатое воображение, Нелл! Зачем мне их красть? Мои дела идут в гору, а не наоборот. Нет, мне просто хотелось сказать, что в замке не хватает твердой руки.
– Честно говоря, то, о чем ты говоришь, – дело короля.
– Он тяжко болен и был прикован к постели, еще когда мы познакомились с Вилли в Варшаве.
– В таком случае пусть этим займется королева.
– Я же сказала, тут необходима твердость.
Подруга взяла меня под руку, и мы двинулись по увешанной портретами галерее. Позади раздалось удаляющееся цоканье коготков – песик решил вернуться в обеденный зал.
– Вилли… Я еще не рассказала ему, что у него в замке за картины.
– Это еще почему?
– Потому что Вилли еще не сказал мне, в какой роли он меня видит в дальнейшем.
– В какой роли видит? – переспросила я.
– Или не видит, – небрежно пожала плечами Ирен.
– Бога ради, Ирен, я пять дней ехала к тебе, переживала так, что места себе не находила! Я сейчас не в настроении ломать голову над твоими загадками. Как сказал бы Казанова: «Хватит болтать!»
Ирен отшатнулась, а ее глаза цвета топаза расширились от изумления. Вдруг она расхохоталась, и эхо ее смеха пошло гулять по галерее, отражаясь от облицованных мрамором стен. Адлер смеялась так заразительно, что мне показалось, будто даже лица на портретах начинают улыбаться ей в ответ.
– Я не подозревала, Нелл, что Казанова входит в число твоих близких друзей.
Я звучно топнула ногой:
– Казанова – гадкий, дурно воспитанный попугай, однако он выражает свои мысли куда более связно, чем ты.
– Ты права. Я слишком долго испытывала твое терпение. Просто пойми, я тоже весьма озадачена. Вот, давай присядем на эту сказочно неудобную мраморную скамью.
– Ну, – нетерпеливо произнесла я.
– Вилли по уши в меня влюблен, – вздохнула Ирен.
– Естественно.
Подруга улыбнулась моей реакции и продолжила:
– Он завалил меня подарками, хотя от большинства из них я отказалась. Как в Варшаве, так и в Праге он ходит за мной как привязанный. Он просто прыгал от радости, когда Дворжак предложил мне работу в Пражском национальном оперном театре. Он ведет себя так, словно мы всегда будем вместе и никогда не расстанемся…
– И?..
– И очень скоро мой статус изменится настолько, что я сама по праву выпишу искусствоведа из Лувра. «Возвращение» утраченных шедевров будет как нельзя кстати и для королевской семьи, и для всего чешского народа, который мне так полюбился.
– Так в чем же дело?
– Вилли пока не сделал мне предложения.
– То есть баш на баш?
– Нет. – Ирен внимательно посмотрела на меня. – Я просто не желаю светить козырями, не зная, что у него на руках. Твой мистер Нортон совершенно прав. Знала бы ты, какой густой паутиной интриг здесь все опутано! В Богемии, изнывающей под гнетом Австро-Венгерской империи, свои обычаи и традиции. Между прочим, чехам разрешили использовать родное наречие совсем недавно, а до этого на протяжении целых двухсот лет здесь был лишь один официальный язык – немецкий. – Она топнула ножкой по мраморному полу: – Я и шага не сделаю, пока не буду уверена, что подо мной твердая почва.
– Так вот зачем ты меня позвала? Ты хочешь, чтобы я уговорила Вильгельма Готтсрейха Сигизмунда фон Ормштейна сделать тебе предложение?
Ирен, будто желая как следует вразумить, дернула меня за руку:
– У тебя потрясающая память на имена, Нелл. Нет, уговаривать как раз никого не нужно. Вилли всем своим поведением показывает… – Она подалась ко мне. Глаза подруги сияли. – Не секрет, что многие примадонны во время выступлений надевают не дешевые стекляшки, а настоящие драгоценности, подаренные богатыми поклонниками. Еще меньшим секретом является тот факт, что они состоят в любовной связи с этими воздыхателями. Я отказывалась от подобных подарков Вилли. Я даже не приняла от него роскошный набор гранатовых украшений, потому что не желала себя компрометировать и поступаться своей свободой. То, что можно принять от клиента вроде мистера Тиффани, который, по большому счету, обычный лавочник, ни в коем случае нельзя принимать от короля, пусть даже он пока еще кронпринц. У короля есть власть, и нельзя допускать, чтоб он думал, что этой властью можно пользоваться в отношениях между мужчиной и женщиной. Вилли не привык к отказам, – доверительно сообщила мне Ирен, – для него это было в новинку и весьма его обескуражило. Однажды вечером после ужина он отвел меня в один из залов в этом замке и показал мне королевские драгоценности. Он надел их на меня собственными руками, потом хлопнул в свои царственные ладоши, и к нам вошел фотограф, ждавший в соседнем покое. Он запечатлел нас вместе с Вилли. Я была с ног до головы усыпана бриллиантами и рубинами. Вилли отдал мне фотографию со словами, что я могу оставить себе этот скромный подарок – пусть он полежит у меня до того дня, когда все эти драгоценности по праву станут моими…
– Получается, он и вправду собирается жениться на тебе. Ирен, но ведь это означает, что ты станешь королевой… Этого не может быть! – воскликнула я.
– Это еще почему? Разве я не королева сцены, пусть даже иногда мне и приходилось играть роль уличной торговки?
– На сцене тебе нет равных, но… Ты же американка. Понятное дело, титул для тебя ровным счетом ничего не значит, но твоя вечная тяга к самостоятельности…
– Самостоятельность! Она лишь шаг на пути к независимости и всевластию. Я желаю забраться как можно выше. Кроме того, ты же своими глазами видела принца. Он учтив, предан, хорош собой, великолепно воспитан, обожает музыку…
– Именно. Пойми, он европеец, человек благородных кровей. Он может восхищаться тобой до глубины души, но при этом никогда не сделает тебя королевой. Он не может…
Ирен резко встала, словно ее огрели кнутом:
– Ты ничего не знаешь о Вилли и о наших с ним отношениях. Он испытвает ко мне почтение и уважение. Другой человек его положения уже давно потребовал бы от меня ответных знаков внимания. Господи, тебя же растили в тепличных условиях, как фиалку! С чего я взяла, что ты поймешь… Эти знаки… этот невысказанный обет, который мужчина и женщина дают друг другу… Я вообще позвала тебя сюда не за этим!
– Ирен! – Я никогда не видела подругу столь взволнованной. Мне и в голову не приходило, что ее можно так просто обидеть.
На самом деле обижаться должна была я. Ирен, сама того не желая, указала мне на мой скудный опыт романтических отношений. С беспредельной ясностью я вспомнила тот единственный момент, когда меня словно по мановению волшебной палочки охватило пленительное, кружащее голову чувство. В тот миг, много лет назад, в детской на Беркли-сквер вместе со снятой повязкой с моих глаз будто упала пелена. Ирен была слишком занята своими чувствами, чтобы обратить внимание на мой невольный вздох.