«Ага, — подумала вожатая Лена, — а я-то все не могла понять, кого не хватает. Та-ак… разберемся».
— Прасковья, где ты была?
Врать Асе не хотелось, но сказать правду было невозможно. Вряд ли Лена поверит, что Ася только что из гномьего Дворца. Что сначала они долго ползли по узкому извилистому ходу, за шиворот сыпалась земля, а корни цеплялись за волосы и сарафан, но зато этот ход вывел их в пышно убранный просторный зал, где даже Ася могла встать во весь рост.
Наверное, это было глубоко под землей. Но здесь было светло. Тысячи светлячков освещали подземный Дворец тетушки Сдобной Булочки, и сотня гномов и фей украшали зал к большому балу: натягивали гирлянды из цветов, взбивали кресла из пуха одуванчиков, щетками из осоки до блеска натирали паркет. А что творилось на кухне! Кипело, булькало, пенилось, трещало, жарилось, пеклось, сушилось, варилось, взбивалось и замораживалось!
— Бал через два дня, а еще столько дел, столько дел! Не знаю, успеем ли, — жаловалась Сдобная Булочка. — Вы, конечно, будете моей гостьей? — обратилась она к Асе.
— Если позволите, — Ася присела в реверансе.
— Ах, что за милое дитя! — всплеснула руками Сдобная Булочка. — Где вы нашли ее, сорванцы?
— В седьмом отряде, — скромно сказал Сева и добавил многозначительно: — Там, где герань на окне.
— Засохшая, — уточнил Еж.
— Потому что две ужасно бестолковые девчонки забыли о своих обязанностях! — прогремел на весь зал Горыныч.
Две сверкающие, как звездочки, феи замерли, держа на весу гирлянду из куриной слепоты и незабудок. У одной платье и крылышки были перламутровыми, а у другой — жемчужными. По их испуганным и виноватым лицам Ася тут же поняла, что это Манюня и Маруся.
— Это из-за меня! — поспешно вступилась за девочек Сдобная Булочка. — Это я не проследила.
— Они сами должны помнить о своих делах, — сурово сказал Горыныч.
— Ты очень строгий старший брат, — покачала головой Сдобная Булочка. — Они еще совсем маленькие девочки…
— А про их герань уже страшные истории рассказывают, — сказал Сева. — Вот, Ася, расскажи, расскажи!
Ася послушно рассказала.
— Представляете, что может случиться, если легенда укрепится, если доживет до следующего лета…
— Что? — спросила Ася.
— Цветок на самом деле будет проклятым, вот что! Где вы тогда будете жить?
— Он почти совсем высох…
— Ах, не может быть! — феи Манюня и Маруся готовы были расплакаться.
— Вот что, красавицы мои, бросайте все дела и бегите, спасайте герань, — сказала Сдобная Булочка.
Феи тотчас растворились в воздухе. Ася подхватила их цветочную гирлянду и повесила ее под самым потолком.
— Ах, оставьте! — сказала Сдобная Булочка. — Вы же в гостях! Прошу к столу, будем завтракать!
Что это был за завтрак! Крошечные пирожки и гренки, булочки с хрустящей румяной корочкой, всевозможное печенье, блинчики с медом, маслом, сыром, сметаной; варенья было двенадцать сортов, а еще фруктовые салатики и три сладкие каши на выбор. Горсть пирожков — с горсть семечек.
Душистого травяного чаю Асе налили в самую большую гномью бочку, зимой в ней солили огурцы. И все равно было столько всего, что Ася объелась. Ей смешно было видеть привычные вещи, вроде рисовой каши, только уменьшенные в сотни раз. Крохотные кружечки и тарелки, ложки в полспички, изюм размером с маковое зернышко.
«Где они берут все это? Может быть, и в городах живут гномы, может, у них тоже есть заводы и фабрики, как у нас? Кто-то же делает им посуду, шьет одежду, выращивает такие крошечные груши и виноград…» Было очень интересно это узнать, но Ася постеснялась спросить.
— Сдобная Булочка очень богата, — сказал Сева, облизывая серебряную ложку, — она единственная дочь Лесного царя.
— Да-да, и мы в родстве с Морским царем, — подтвердила Сдобная Булочка, — а он самый первый богач на Земле. То есть в воде… В общем, везде.
И она рассмеялась.
Может быть, после этого Ася и успела бы на обед, но Сева, Горыныч и Еж затеяли сражение в лесном ручье, и Асе приходилось то и дело спасать тонущих. Гномам-то хорошо: они обсохнут где-нибудь на верхушке сосны и будут дальше играть, а ей, Асе, объясняйся вот с вожатой.
… — Ты у меня долго будешь молчать?
— Нет, я… я за ягодами ходила, — выпалила Ася.
— За какими еще ягодами?
— За земляникой.
— Ася, — стараясь быть доброй и терпеливой, сказала вожатая Лена, — я понимаю, ты первый раз приехала в лагерь, и тебе, возможно, трудно привыкнуть к порядку, к дисциплине. За территорию лагеря уходить нельзя. Это правило номер один. Если все самовольно будут ходить за ягодами, где я буду вас искать?
Ася молчала. Наверное, по здешним правилам она должна была что-то сказать, потому что Лена ждала от нее чего-нибудь вроде «Извините, пожалуйста» или «Я больше не буду». Но Ася вины за собой не чувствовала, а давать опрометчивые обещания опасалась. Поэтому молчала. Вожатая Лена вздохнула:
— К тому же в столовую нельзя приходить босиком. Иди за стол, и чтобы этого больше не было.
Ася чуть не присела в реверансе, но спохватилась. За столом к ней привязалась Наташка Ястрова.
— Знаешь что, Ася, это уж слишком! Мы все утро тренировались, у нас скоро матч, а ты где-то гуляешь…
— Я же не в команде!
— Ну и что? Тренироваться надо всем, вдруг запасные понадобятся.
— Я же не играю в футбол!
— Ну… ты бы могла поболеть.
То, что Ася должна болеть за Наташкину команду, сомнений, видимо, не вызывало. Ася быстро глянула на Кольку Огурцова и подумала, что если когда-нибудь ей придется смотреть футбол, то болеть она будет за его команду. Колька, почувствовав взгляд, обернулся и встретился с Асей глазами. Он хитро улыбнулся, будто точно знал, где Ася пропадала все утро.
А после обеда подошел к ней и сказал:
— Прасковья, а Прасковья!
— Что?
— А ведь Прасковья — это не Ася совсем, а Паша. Мне Василий Николаевич сказал.
— Я знаю, только мне не нравится, когда Паша. Как мальчика.
— Мало ли что тебе не нравится! — ухмыльнулся Колька. — Мне вот не нравится, что Настька меня Кукумбером зовет, но кому это интересно?
— Почему Кукумбером?
— Ну-у, она же у нас в Лондоне полгода жила, англичанка почти!
— И что?
— Знаешь, как «огурец» по-английски пишется? Смотри!
И Колька нацарапал ногтем на загорелой руке: «Cucumber».
— Как-то там читается, я не знаю, а пишется вот так. Так что… раз я Кукумбер, быть тебе, Прасковья, Пашкой-простоквашкой!