– Прости, – сказала она. – Это всё из-за меня.
– Необязательно, – он провёл рукой по её стриженым волосам, улыбнулся. – Мало ли тормознутных по Питеру шлындает…
– Думаешь, не они?
Рита поправила цепочку на груди, поудобнее устроила кулон в кокетливом вырезе блузки. Кажется, из битвы вышли без потерь.
– Слишком много приключений за последнее время. Так не бывает.
– Всякое бывает, – философски молвил Вышата.
Двинулись дальше к станции «Василеостровская». Рита хотела выйти из лабиринта безлюдных двориков обратно на проспект, но вспомнила поговорку: бомба дважды в одну воронку не падает. Небось обойдётся. Тут уже до метро рукой подать.
Она шла чуть впереди, Вышата – в арьергарде. Трофейный кастет был при нём и не замедлил бы раскроить чьё-нибудь темя.
Дворики словно нанизывались один на другой, возникало ощущение, что им не будет конца. Но Рита знала этот путь, топала не задумываясь. Ещё один каменный мешок, а за ним уже откроется пятачок перед «Василеостровской», вечно запруженный людьми.
Она миновала предпоследнюю арку и увидела перед собой бездонную пропасть. Да! Это было невообразимо, немыслимо, невероятно, но глаза не могли лгать: в центре пустынного дворика зиял громадный чёрный провал с обвалившимися стенками. И в этом провале – о ужас! – копошился клубок отвратительных гадюк, каждая из которых была размером с питона или анаконду. Они разевали пасти, высовывали жала, окрашенные в кумачовый цвет, и ненасытно тянули приплюснутые головы к краю ямы.
Миг – и всё это в подробностях, как оттиск с типографской матрицы, запечатлелось в Ритином сознании. Но она уже не в силах была остановить начатое движение и удержать равновесие: её ступня нависла над пропастью, над гадючьими головами. Рита качнулась вперёд, закричала и…
Может быть, художник всегда создаёт своё произведение сознательно. Но если взять произведение как таковое, то часть его красоты или безобразия находится в мире мистики, стоящем выше сознания художника. Часть? Не следует ли сказать: большая часть?
Акутагава Рюноскэ, «Слова пигмея»
Рита сделала шаг и закрыла глаза, уже представляя, как летит в бездну, к гадюкам, которые только и ждут, чтобы впиться в неё ядовитыми зубами. Подошва обречённо опустилась, но не провалилась в пустоту, а упёрлась в земную твердь. Рита постояла, пробуя твердь на прочность, потом открыла глаза. Что за притча? Её нога попирала высунувшуюся из чёрной воронки гадюку, однако под каблуком не чувствовалось никакого шевеления. Да и стоять было удобно – как на обыкновенном асфальте.
Рита опасливо нагнулась и поразилась ещё больше. Под ней в самом деле был асфальт, без каких-либо аномалий. То, что она приняла за кишащую змеями пропасть, оказалось всего-навсего рисунком – превосходно выполненной сочными красками картиной. Всё ещё не веря глазам, Рита потрогала неподвижную гадюку (а ведь поклялась бы, что она шевелится!), провела рукой по нарисованной пропасти. Бесподобно!
– Не бойся, – сказал сзади Вышата. – Это такое новое увлечение. Как буккросс, как флэшмоб… Называется три-дэ.
– Как?
– Три-дэ-рисунки на асфальте. Потеха в том, чтобы изобразить объект настолько натурально, что создаётся абсолютная иллюзия реальности. Обычно рисуют в самых неподходящих местах обрывы, водоёмы, всяких тварей…
Рита присмотрелась и разглядела на вырисованном куске гранита, выглядывавшем из края провала, крохотные буквы: «Julian Beever – forever!»
– Джулиан Бивер?
– Это их гуру. Он считается непревзойдённым мастером три-дэ-живописи. Асфальтовый Рафаэль. Или Леонардо.
– Откуда ты знаешь?
– В Интернете выцепил. Там рисунки выложены – умереть не встать!
Рита глядела на пропасть, на змеюк, а в голове колотилась невнятная пока идея.
– А у нас в Питере много таких рисовальщиков?
– Трудно сказать, – ответил Вышата. – Никто не считал. Но картинки мне раза два уже попадались.
– Где?
– Не помню. На Петроградке, кажется.
– Пошли! – Рита схватила его за руку. – Надо спешить.
– Куда? В Пассаж не опоздаем.
– В Пассаж мы не едем. Едем к моему отцу.
Когда Рита без стука и предупреждения ворвалась в кабинет Семёнова, майор не удивился. Попыхивая сигариллой, он сидел на подоконнике и был настроен как древнегреческий стоик, для которого не существует вещей, могущих поколебать его безмятежность. Окно было растворено настежь, занавески колыхались.
– Только не говори, что ты опять во что-нибудь вляпалась, – сказал майор дочке и неодобрительно посмотрел на Вышату.
– Если и вляпалась, то удачно, – выкрутилась Рита. – Зато на меня снизошло озарение.
– Правда? – майор докурил и слез с подоконника.
– Покажи мне ещё раз фотографии с места аварии на Кронверкском.
– Изволь, – Семёнов открыл сейф, пошерудил в бумагах, нашёл фотографии.
Рита перетасовала их, как карты в колоде, отложила нужную.
– Здесь очень хорошо видно… Помнишь, я заметила грязь возле машины Калитвинцева? Это не грязь, это краска!
– Краска? Какая краска?
– По-видимому, неважнецкая, раз её смыло дождём. Только пятна остались.
– О чём ты говоришь?
Рита рассказала ему о рисунке, виденном на Васильевском острове.
– Теперь представь, что такой же или похожий рисунок был сделан у подъезда Калитвинцева. Наш искусствовед въезжает во двор и вдруг видит перед собой яму, а в ней какого-нибудь дракона… Что он сделал? Учти, что раздумывать было некогда. Даже если ты не веришь в драконов, всё равно сработает инстинкт. Он повернул руль и врезался в дом.
Неожиданная версия огорошила Семёнова. Он отобрал у Риты фотографию.
– Кхм! Ты фантазёрка…
– Докажи, что я не права!
– Если был рисунок, куда он делся, когда приехала полиция?
– Ты глухой? Сказано же: его смыло дождём. Ливень хлынул сразу после аварии, и краска превратилась в грязь. Если какие-то очертания рисунка и сохранились, то вашим оперативникам было не до них.
Семёнов вооружился лупой и стал изучать пятна на снимке. Теперь, когда Рита поделилась с ним своими соображениями, он действительно уловил в этих пятнах что-то, что отличало их от банальной грязи. И всё же не укладывалось у него в голове, что преступление может быть таким… как бы сказать-то?… утончённым, что ли.
– Не очень ли сложно у тебя получается, Ритусик? Человек корпел, малевал картинку… кхм! Это ведь на час, на два работы, не меньше. Вдруг бы кто из полуночников в окно выглянул, заметил? И потом – откуда он знал, что Калитвинцев в музее допоздна задержится? Мог и раньше приехать…