– А кто эта молодая леди? – спросила миссис О’Брайан, глядя на Томми.
– Моя подруга, – сказала миссис Мерфи.
– Вы меня не узнаете? – спросила Томми, которая во времена своих лохмотьев прекрасно знала миссис О’Брайан.
– Да что же – это Томми, что ли? – поразилась миссис О’Брайан.
– Видали когда-нибудь такую перемену? Я тоже ее не признала, когда она с Майком пришла, – вторила соседке миссис Мерфи.
– Очень уж шикарно ты одета, Томми, – сказала миссис О’Брайан. – Твоя Бабуля никак наследство получила, так, что ли?
– Я с ней больше не живу, – объяснила Томми. – К тому же она просто злая старуха и никакая мне не бабушка.
– Я только вчера ее видела. Она так богато одета, и шаль на ней красивая очень, и выглядит она совсем как леди, только нос у нее красный. Говорит, что ей достались немалые деньги, только не рассказывает, откуда.
От удивления Томми вытаращила глаза. Она не могла поверить услышанному.
– А где вы ее видели? – спросила девочка.
– Она выходила из омнибуса на Третьей авеню.
– Похоже, меня ищет, – размышляла вслух Томми. – Интересно, откуда же у нее взялась хорошая одежда?
– Может, ее удочерила богатая семья с Пятой авеню? – предположил Майк.
От этой остроумной реплики его мать расхохоталась:
– Ох, Майк, уморишь ты меня когда-нибудь!
– Она же такая интересная юная сиротка! – продолжал Майк.
– Послушай, Майк, а может, ты женишься на ней? Тогда ты станешь мне дедушкой, – предложила Томми.
– Эта красотка на меня не польстится. Да и мама не захочет взять в дом такую невестку…
Миссис Мерфи и остальные домочадцы хохотали до слез.
Так и прошел вечер, весело и с шутками – пусть не слишком изысканными, но добродушными. Томми наслаждалась: ей было здесь тепло и уютно. Ничего подобного она никогда не испытывала у миссис Мэр-тон. И еще согревала мысль, что она здесь желанна, что все к ней хорошо относятся, она здесь своя. А то, что это жилище очень скромное и непритязательное, – не имело никакого значения.
Мало-помалу все соседи разошлись по домам, и семья стала готовиться ко сну.
– Я не могу, Томми, выделить тебе хорошую кровать – нет ее у меня. Устрою тебя на полу, будешь спать рядом с моей Бидди.
– Как здорово! Да если бы не вы, мне бы пришлось спать на улице, – ответила Томми.
– Такому не бывать, пока у меня есть крыша над головой. У нас хватит для тебя места, и никому ты здесь не помешаешь.
Спать Томми было очень удобно. Ее постель не была слишком мягкой, но к мягкой она и не привыкла. Даже у миссис Мэртон Томми спала на жестком соломенном матрасе. Проснулась она бодрой, и того ужасного настроения, в каком она ушла накануне от миссис Мэртон, уже не было.
После завтрака миссис Мерфи собиралась к своему лотку, Майк готовился идти к своему рабочему месту, дома оставалась Бидди, чтобы позаботиться о младших детях. Томми вышла вместе с миссис Мерфи и Майком.
– Возвращайся вечером к нам, Томми, – ласково сказала миссис Мерфи.
– Мне бы очень хотелось. Только позвольте мне платить вам деньги за ночлег.
– Ну, с этим мы как-нибудь разберемся. А что ты собираешься делать сегодня?
– Если бы у меня было немного денег, я купила бы газеты.
– Сколько тебе нужно?
– С двадцатью пятью центами вполне можно было бы начать.
Миссис Мерфи опустила руку в свой обширный карман и вытащила целую пригоршню мелочи.
– Я одолжу тебе. Что ж ты раньше не сказала?
– Спасибо вам. Я вечером отдам. Вы так добры ко мне, миссис Мерфи! – благодарно сказала Томми.
– Бедняк понимает бедняка, бедняк сочувствует бедняку – это закон. А тебе я полностью доверяю, дорогая моя девочка.
Три месяца назад Томми непременно сказала бы миссис Мерфи, что она «молодчага». Но, хотя некоторые словечки крепко прицепились к ней, она стала употреблять в разговоре меньше сленга, к которому привыкла за свою долгую уличную жизнь. Жизнь у миссис Мэртон оказала на девочку благотворное влияние, исправлению манер способствовала и школа, которую она посещала три месяца.
Томми помогла миссис Мерфи донести корзину с яблоками до ее лотка и оставила женщину на привычном торговом месте. Сама же она отправилась к офисам редакций, купила газеты и пошла на Фултон-стрит [11] . Девочка почему-то вообразила, что Бабуля не станет искать ее в этом районе. Впрочем, Томми твердо решила, что, если даже столкновение и случится, она все равно не вернется к старухе. Но тем не менее этой встречи лучше избегать.
Томми начала продавать газеты довольно поздно. Большинство ее конкурентов торговали уже около часа, и некоторые успели продать почти все, что у них было. Но, поскольку у Томми был некоторый опыт в этом деле, она удачно выбрала место торговли – недалеко от порта и рынка. Здесь часто подходили лодки и небольшие корабли, доставляя клерков, продавцов, приказчиков больших магазинов, служащих банков – множество пассажиров, которые жили в Бруклине [12] , а рабочее время дня проводили в деловой части города. Они и были этим утром покупателями Томми, и торговля шла бойко.
– Утренние газеты, сэр? – обратилась девочка к представительному джентльмену, занимавшемуся бизнесом на Уолл-стрит.
– Да, дай мне «Геральд», – он вынул монету из кармана и протянул ее Томми. – Сдачи не надо.
Томми уже хотела положить деньги в карман, предполагая по размеру, что это пять центов, но, взглянув более внимательно, увидела, что это золотая пятидолларовая монета.
Ее глаза засверкали от радости. Для нее это было невероятное, огромное состояние. Таких денег у нее никогда в жизни не было. «А он собирался давать мне так много? – засомневалась Томми. – Может, по ошибке дал не ту монету? Конечно, он сам сказал, чтобы она оставила сдачу себе. Но вряд ли кто-то заплатит пять долларов золотом всего лишь за утреннюю газету и откажется от сдачи».
Пожалуй, в трех случаях из четырех продавец газет был бы счастлив на месте Томми, посчитал бы такую ошибку своим большим везением и честным доходом, и ему бы никогда и в голову не пришла мысль предложить покупателю исправить эту ошибку. Скорее всего, и сама Томми поступила бы так же три месяца назад. Да и сейчас она испытывала сильное искушение именно так и сделать. Но она вспомнила ложное обвинение, которое предъявила ей миссис Мэртон, и то бурное негодование, которое ощутила она сама.
«Если я оставлю себе эти деньги и это станет известно, миссис Мэртон убедится наверняка, что это я взяла те двадцать долларов, – подумала девочка. – Я этого не сделаю. Я не позволю ей называть меня воровкой!»