Вскоре они добежали до ручья, где след беглеца обрывался.
– Стас – влево, я – вправо! – скороговоркой скомандовал Гуров, убегая вниз по течению.
Метров через двадцать, заметив на другой стороне чуть заметный отпечаток подошвы ботинка, он тут же перепрыгнул через ручей и на ходу издал условный сдвоенный свист. Крячко тут же поспешил в его сторону, срезая углы мысленно проложенного маршрута…
И вот они снова бежали по перелеску, мимо разросшихся кустов шиповника, увешанных уже желтеющими плодами. Здесь беглец описал дугу влево и помчался на северо-запад, как видно надеясь запутать следы. Но его надежды не оправдались. Его упорные до настырности преследователи тут же взяли левее, и вот до него уже начал доноситься топот двух пар ног, который становился все громче. Будучи отличным спринтером, да и неплохим бегуном на километровую дистанцию, на длительный марафон Скотч не очень годился. Следуя за ним, опера пересекли поросший травой лесной проселок, снова углубляясь в молодой березняк. До преследуемого было уже совсем близко…
Стас его заметил первым. Ткнув рукой в сторону Мостюхи, он крикнул, тоже начиная уже задыхаться:
– Вон… Он…
– Ага, вижу!.. – откликнулся Лев, работая легкими, как кузнечными мехами.
Он еще прибавил ходу, и Крячко понемногу начал от него отставать. Стас, в душе всегда гордившийся тем, что стокилограммовую штангу лежа он стабильно ухитрялся выжимать несколько больше, чем его друг, стайерский бег Льву безнадежно проигрывал. А Гуров, преодолев небольшой яр, поросший мелколистными кустарниками, взбежал на бугор и увидел внизу, меж деревьев, блеск речной воды. По пологому склону, отчаянно взбрыкивая ногами, беглец стремительно приближался к реке.
Было яснее ясного, что он попытается ее переплыть. Но Лев этого особо не опасался. Даже через кроны деревьев было видно, что ширина водной глади здесь не менее полусотни метров. Выдохнувшемуся беглецу одним махом эту преграду не преодолеть, тогда как Гуров, плавая на уровне хорошего перворазрядника, шансов скрыться не оставлял ему гарантированно.
Когда Скотч, бросив взгляд через плечо и, как видно, совсем потеряв голову, ринулся в воду прямо в одежде и обуви, Лев, сбросив с себя на берегу костюм и туфли, а также кобуру с пистолетом, немедленно последовал за ним. Он догнал преследуемого ближе к середине реки. Тот, насколько это можно было понять, уже окончательно обессилел. В какой-то миг, неудачно попытавшись уйти нырком, Мостюха хлебнул в легкие воды и, безвольно обвиснув, плавно пошел ко дну.
Сделав глубокий вдох, Гуров тут же выполнил нырок, называющийся «утиным». В темно-зеленой толще воды он быстро догнал тонущего, крепко схватив его за одежду и загребая ногами и свободной рукой, вытащил его на поверхность и, тяжело дыша, начал буксировать к берегу, энергичными гребками спеша поскорее добраться до мелководья.
Крячко к этому времени уже успел прибежать на берег и раздеться, после чего сразу же кинулся на подмогу Гурову. Они вдвоем выволокли беглеца на сушу и, не сговариваясь, быстро перевернули его вниз головой. Резко встряхивая Мостюху на весу и одновременно надавливая руками на его живот, опера наконец-то добились желаемого. Изо рта и носа утопшего хлынула речная вода.
Затем они положили Мостюху на траву, и Лев, резко ударив ребром ладони вдоль его грудины, несколько раз сильно нажал обеими руками на грудь с левой стороны. Стас в это время шлепал утопленника по щекам и периодически сгибал и разгибал руки, добиваясь вентиляции легких. В какой-то миг тело Мостюхи дрогнуло, он сделал судорожный вдох и слабо застонал.
Минуту спустя, все еще обессиленный и едва живой, он приоткрыл глаза и, окинув мутным взором своих преследователей-спасителей, с трудом произнес:
– Зач… чем? Ну, зачем же?..
– Не задавай глупых вопросов! – лаконично ответил Гуров и, обернувшись к Крячко, деловито поинтересовался: – Машину вызвал?
– Да, сейчас должны подъехать… – натягивая на себя одежду, жизнерадостно ухмыльнулся Стас и подмигнул Мостюхе: – Ну, как оно там, на том свете? Согласись, на этом гораздо лучше! Даже с учетом этого гребаного комарья.
– Нет, там хорошо… – Голос Скотча был едва слышен. – Нет погонь, нет тюрьмы. А я в тюрьму не хочу. Один раз меня посадили ни за что. Ни за что…
– Хочешь сказать, три года ты отсидел за то, чего не совершал? – прищурился Лев, застегивая рубашку.
– Да… – Мостюха чуть заметно кивнул. – Это была подстава. Поплеукин дал «лимон». И – все… Жизнь под откос.
– Разберемся… – уверенно пообещал Гуров. – О! А вот и машина! – добавил он, услышав гул мотора.
…На следующий день уже после обеда опера прибыли в больницу, где в охраняемой палате побеседовали со своим к этому моменту несколько окрепшим «крестником». Из признательного повествования Мостюхи они узнали, что напасть на Зубильского его принудил заказчик, которым был не кто иной, как Рефодин – Виталий сразу же узнал его по посмертному снимку, который показал ему Гуров.
По словам Мостюхи, годы заключения стали для него своего рода «водоразделом», разделившим жизнь на «до» и «после». Его прежнее развеселое житье, с разъездами по стране и миру, с теле-интервью и публикациями в прессе, с ресторанами и женщинами, как стеклянная ваза разбилось о несправедливый приговор суда. Когда он попал в заключение, то очень быстро из жизнерадостного «пофигиста» превратился в угрюмого мизантропа.
Из всех его знакомых и приятелей, из всех женщин о нем не забывала одна лишь Анна Узинцева. Она слала ему посылки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но он, возненавидев ее мужа, продажных «следаков», за деньги состряпавших «липовое» дело, бездушных судей и прокуроров, а также весь свет, разом отвернувшийся от него, возненавидел и ее саму. Поэтому ни разу к ней не вышел, не ответил ни на одно ее письмо, не принял ни одной ее посылки. Выйдя из тюрьмы, он и стал-то грабителем лишь из желания отомстить этому несправедливому миру.
Но этой весной они с Анной случайно встретились. Она выходила из супермаркета с пакетом продуктов и направлялась к своей машине. Не узнав некогда любимую женщину, Скотч решил, как это обычно проделывал в таких случаях, вырвать у нее сумочку. Но в последнее мгновение Анна, словно почувствовав его присутствие, неожиданно оглянулась.
Увидев ее, он внезапно окаменел и вдруг почувствовал, что у него с глаз словно упала черная пелена и он снова увидел мир таким, каким видел и раньше. Понурившись, Виталий подошел к Анне и молча встал перед ней на колени, прося прощения за причиненные ей обиды. Но она зла на него не держала, наоборот, была счастлива снова увидеть его.
Мостюха пообещал ей порвать со своим криминальным «ремеслом» и несколько дней спустя, не без помощи Узинцевой, договорился о трудоустройстве в качестве тренера в солидный спортивный клуб. Однако недавнее тюремное прошлое его никак не отпускало. Около пары месяцев назад к Виталию подошел неизвестный тип (как теперь он уже знал – Рефодин) и сообщил, что располагает серьезным компроматом на Анну. По его словам, стоит отдать в прокуратуру некие бумаги, как они тут же станут поводом к возбуждению в отношении ее уголовного дела по весьма серьезной статье.