Новый взрыв хохота. Громче всех смеялась Ника. Взрослые, сидящие за соседним столиком, обернулись на нас и тоже заулыбались.
– Слушай, хани, – сказала Ника, отсмеявшись, – а ведь серьезно, ты могла бы и получше нарядиться перед прощальным свиданием со Славой.
– Перед прощальным свиданием? – поднял брови Ботаник и по рассеянности взялся за мою кружку.
– Это мой чай! – сердито бросила я ему и отняла кружку. – К тому же никакого свидания не будет.
– Как? – удивились мои друзья.
– Так, поговорим о чем-нибудь другом! Твой папа выбрал себе коллегу для Америки?
– Угу, – кивнула Вероника, – твоего папу.
Я ойкнула и взялась за чашку с кофе Ботаника.
– Мой папа на полгода едет в Америку?
– И ты с мамой вместе с ним.
Я повернулась к Ботанику.
– Твой отец очень расстроен?
– Конечно, – кивнул он и выпил мой чай. – Но зато я счастлив. Ведь я остаюсь в России, с Нимфанонной.
– А мы вдвоем покажем Америке, на что способны, – подмигнула мне Вероника.
– Здорово, – улыбнулась я, – ты самая лучшая подруга из всех, что у меня были. Точнее, у меня их вообще не было.
– У меня тоже, хани.
* * *
После завтрака Вероника уехала, оставив мне кучу адресов и телефонов, а мы с Ботаником решили навестить Никива.
– Ты уверена, что это не слишком нетактично с нашей стороны? – переживал Ботаник.
– Мне кажется, что Никиву не мешает поддержка. Если старик, конечно, дома.
Никив был дома. Но в поддержке явно не нуждался.
– Уходите! – закричал он нам, лишь завидев в окно. – Даже не приближайтесь к моему дому! Вы никакие не орнитологи!
– Мы не орнитологи, – согласилась я, – но мы зашли поддержать вас.
– Не нужна мне ваша поддержка!
– И сказать, чем болен парижский кенар.
Никив удивленно посмотрел на меня.
– Ну, говорите!
Я мысленно поворчала на тему привычки местных жителей разговаривать через окно. У Звенигорода, как и у лучшего друга, были свои недостатки.
– Вернее, мы не знаем, чем он болен, – сказала я, – но знаем, чем вызвана болезнь. Они… они накапали краски в его семена.
– Краски? – повторил Никив. – Это точно?
– Сто процентов, – подтвердил Ботаник.
– Ох… – простонал Никив. – Значит, у него аллергия, а я, дурак плешивый, его противовирусными лекарствами мучаю. Думал, где-то во время полета кенар вирус подхватил. По лучшим ветеринарам в Москве таскал, и все как один говорили – вирус. Вялый, от еды отказывается, чихает… А тут, оказывается, в краске дело. Хорошо хоть не отравили. Ладно, ребята, заходите! Я ему пока антигистамина [25] в поилку накапаю.
Мы зашли в дом. Те же клетки, так же пахнет птицами, так же громко поют канарейки разных цветов. Только потайной вход в пристройку прикрыт не ковриком, который можно было легко сдвинуть, а массивным сервантом. Словно хозяин хотел забыть о пристройке и никогда не вспоминать о ней.
– Садитесь, – грустно произнес Никив, – я заварил ромашку с медом, угощайтесь. Говорят, успокаивает.
– Как вы? – осторожно спросила я.
– Живу, – пожал плечами Никив. – У меня же вон какое птичье хозяйство, за всеми жильцами уход нужен. А вообще тяжело. Не ожидал я такого от Таи. Она давно прямо помешалась на том, что мы – потомки незаконнорожденного сына Юсупова. Но похищать мальчика и требовать выкуп, чтобы Родионовы сдались и уступили ей усадьбу… Я этого не понимаю.
– Правильно, Николай Иванович, – с чувством произнесла я, – вы понимаете гораздо более важные вещи.
Я обвела рукой клетки с птицами.
– Спасибо вам. Вряд ли мне еще когда-нибудь в жизни доведется покормить вьюрков и своими руками сделать совок, то есть садок для парижского кенара.
– А я благодаря вам открытие научное совершу, – сказал Никив торжественно. – Ведь это какое чудо – колония канареек в заброшенном доме, а? Я обязательно упомяну с благодарностью ваши фамилии в послесловии к своему докладу.
– Рады были вам помочь, – поклонился Ботаник и встал с кресла.
– Уже уходите? – расстроился старик.
– Не только уходим, но и уезжаем, – пояснила я. – Сначала в Москву, домой, а потом я лечу в Америку. Моего папу переводят туда по работе.
– В Америку? – оживился Никив. – Как думаешь, тебе удастся переслать мне парочку американских кенаров?
Я энергично закивала.
– Тогда запиши адрес.
– Думаю, Николай Иванович, – со значением сказал Ботаник, – нам ваш адрес уже не забыть.
Я с ним была полностью согласна.
* * *
– Давай по яблочку съедим? – предложил мне Ботаник, когда мы вышли от Никива.
Мы спрыгнули со скрипучего крыльца и приблизились к антоновке, которая скрывала пристройку. Жаль, что мы не заметили ее раньше…
Никив высунулся в окно.
– Я вас обманул, – признался старик смущенно, – у меня не восемьдесят пять, а восемьдесят шесть канареек. Я совсем забыл про Чичика. Когда-то я подарил его Тае, но он иногда прилетал навестить меня. Теперь Чичик вернулся насовсем.
Никив вытянул руку. Через секунду на нее приземлилась канарейка. Мне показалось, она узнала меня.
– Чичик – хороший, – любовно произнес Никив.
– Чичик – самый лучший, – подтвердили мы с Ботаником.
И, сорвав по яблоку, вышли на улицу.
Вверх по Почтовой промчались школьники-велосипедисты, сигналя и обгоняя друг друга. Мы проводили их взглядом.
– Что ж, – бодро сказал Ботаник, – мне пора в «Созвездие». Надо оторвать мою бабушку от господина Лопуховского. Боюсь, придется пустить в ход стреляющую клюку. Проводить тебя на автобусную остановку?
Я покачала головой.
– Нет, Сережа. Возвращайся в гостиницу, а у меня в Звенигороде еще одно дело есть.
– Как скажешь, – кивнул Ботаник. – Тогда я продиктую тебе свой телефон.
– Ты мне диктовал его уже два раза, – засмеялась я. – Какой же ты все-таки рассеянный!
– В таком случае – всего доброго. И до встречи в Москве.
Отойдя на несколько шагов, Ботаник обернулся и хитро добавил:
– Я бы на твоем месте поторопился. Обеденный перерыв в «Звезде» вряд ли длится более часа.
«Не такой уж он и рассеянный», – с удивлением подумала я.
* * *