Нет, я не испытывала к нему страсти; я, пожалуй, даже ни капли не была в него влюблена. Это было совсем не то, что я пережила, когда влюбилась в Гарри. Во время встреч с Джоном у меня не возникало тех чувственных желаний, которые способны были полностью подавить мой разум – как это было во время свиданий с Ральфом. И все же я не могла не улыбаться, когда думала о Джоне и о его поцелуях. Но подобные видения являлись мне не во сне – ибо он никогда, никогда мне не снился, – а средь бела дня или вечером, во время тех сладких мечтаний, которые посещали меня перед сном.
Пока я обдумывала то, что могла бы сказать ему, за окном послышался топот копыт, и мимо крыльца проехала роскошная повозка доктора МакЭндрю, запряженная парой его дорогущих коней. Повозка почему-то последовала дальше и самым нахальным образом остановилась прямо у меня под окном. Доктор весело улыбался мне со своего высокого сиденья, и мне пришлось подойти к окну и широко его распахнуть.
– Доброе утро, мисс Лейси, – сказал Джон Мак– Эндрю. – Я намерен незамедлительно вас похитить, вытащив, наконец, из-за рабочего стола. Погода сегодня настолько хороша, что просто грешно сидеть взаперти. Поедемте лучше со мной кататься.
Я колебалась. Отказаться было бы невежливо, и потом, отказ поехать на прогулку ничего бы не изменил; он разве что отсрочил бы на время очередное предложение руки и сердца, раз уж доктор так настроился на этот брак. В распахнутое окно вливались ароматы жаркого лета – отцветающих роз, левкоев, маттиол. В лесу любовно ворковали голуби, в поднебесье носились, совершая немыслимые виражи, ласточки, тренируясь и набираясь сил перед очередным долгим перелетом на юг. К тому же, подумала я, можно было бы прокатиться по окрестностям и заодно посмотреть, как крестьяне снимают дерн с полей, остававшихся под паром, готовя их к севу.
– Хорошо, я только шляпу возьму, – с улыбкой сказала я и вылетела из комнаты.
Но я не приняла во внимание реакцию мамы. Она поймала меня у лестницы и настояла, чтобы я немедленно вернулась, надела нарядное платье и не смела отправляться на прогулку с молодым человеком в домашнем утреннем платьишке. Я, естественно, разнервничалась, но мама никуда меня не пустила, позвала двух горничных, свою и мою, и разложила передо мной на кровати целую груду платьев.
– Любое, любое! – нетерпеливо воскликнула я. – Мы с доктором всего лишь собирались прокатиться по окрестным полям. Я ведь не на светский сезон в Лондон собираюсь!
– Ну и что? Ты в любом случае должна выглядеть наилучшим образом! – с необычным напором заявила мама и выбрала для меня темно-зеленое платье с изящным жакетом и пышной, летящей юбкой, утверждая, что это платье прекрасно оттенит зелень моих глаз и медовый оттенок кожи. К этому наряду она предложила мне маленькую шляпку в тон с вуалью из зеленых кружев, и я тут же пожаловалась, что от этих кружев у меня перед глазами «мушки»; на самом деле шляпка эта мне и самой очень нравилась, потому что подчеркивала красоту моих глаз и привлекала внимание к ярким улыбающимся губам. Мамина горничная быстро и красиво уложила мои волосы в пышные кольца, и мама собственноручно приколола на мне шляпку и опустила вуаль. Затем, ласково сжав обе мои руки, затянутые в перчатки, она поцеловала меня и сказала:
– Вот теперь поезжай на прогулку. Выглядишь ты просто прелестно! И я очень, очень за тебя рада!
Похоже, не только мама была уверена, что я еду с доктором МакЭндрю, чтобы он во время поездки мог сделать мне предложение. Половина домашних слуг, делая вид, что чем-то заняты, собрались на лестнице или в холле, когда я спустилась вниз, и все они кланялись мне, все улыбались, и казалось, весь Широкий Дол состоит в тайном сговоре, стремясь поскорее выдать меня замуж.
По обе стороны парадных дверей выстроились лакеи и горничные, как во время торжественного приема, и сами огромные двери были предусмотрительно распахнуты нашим дворецким, а когда Джон МакЭндрю помогал мне сесть в экипаж, в окно на нас с радостными улыбками смотрели Селия, няня и, разумеется, маленькая Джулия.
– Как торжественно вас сегодня провожают, – поддразнил меня Джон, заметив у меня на щеках нервный румянец.
– А вам следовало бы научиться ждать ответа на ваше предложение, прежде чем что-то объявлять во всеуслышание! – ядовитым тоном сказала я, от злости совершенно позабыв, что сама же устроила Гарри сцену, когда тот сообщил мне о предложении доктора.
Джон расхохотался, понимая, что я попала впросак и поэтому злюсь.
– Ну-ну, Беатрис! Нельзя ли немного повежливей? – И я, глянув на него, тоже не сумела сдержать смех, хотя это и было совершенно недопустимо – ведь, во-первых, я собиралась ему отказать, а во-вторых, все обитатели нашего дома высыпали на террасу, чтобы нас проводить, и прекрасно видели, как нежно я улыбаюсь, уезжая со своим ухажером.
Коляска быстро катила по аллее. Джон прекрасно правил своей гнедой парой; лошади были свежие и шли хорошо. Впрочем, он немного придерживал их, пуская небыстрой рысцой на нашей извилистой дорожке, но я уже предвкушала, с какой скоростью мы поедем, выбравшись на большую дорогу, ведущую в деревню. Ворота поместья были уже распахнуты настежь, и поджидавшая нас Сара Ходгет поклонилась и одарила меня многозначительной улыбкой. Я осуждающе глянула на каменный профиль Джона МакЭндрю, поскольку не только Сара, но и все ее семейство высыпало на обочину, и все они показывали на нас и радостно нам махали, полагая, что теперь хорошенькая мисс Беатрис наверняка выйдет за такого приятного молодого человека, как доктор МакЭндрю. А он повернулся ко мне с улыбкой и, ничуть не раскаиваясь, сказал:
– Клянусь, Беатрис, это не я подстроил! И перестаньте, пожалуйста, метать в меня кинжалы своих гневных взглядом. Я же ни слова никому не сказал; я поговорил только с вашим братом, причем наедине. Но, по-моему, все вокруг давно заметили, как я на вас смотрю и как вы мне улыбаетесь. Все от нас чего-то ждали, и только мы с вами оказались этим удивлены.
Я молча обдумывала слова доктора. С одной стороны, мне было неприятно, что он говорит о таких вещах столь легким и уверенным тоном, с другой стороны, я и сама хотела понять, действительно ли меня так уж застало врасплох его предложение. Он достаточно сильно удивил меня в день скачек, но сейчас я удивлялась гораздо больше – причем именно самой себе, точнее, собственному поведению. Я преспокойно сидела рядом с Джоном МакЭндрю на козлах стремительно несущейся повозки и буквально рот не закрывала от смеха; во всяком случае, пока что у меня даже и в мыслях не было ему отказывать.
Одно для меня было совершенно очевидно: я в любом случае должна наотрез отказаться уезжать из Широкого Дола. Но все-таки сперва он был должен сделать мне предложение, а во мне с каждой секундой крепла уверенность в том, что я, скорее всего, это предложение приму, а может быть, уже, собственно, и приняла. Джон МакЭндрю был достаточно умен, чтобы дать мысли о браке окончательно укорениться в моей душе, сделать ее чем-то само собой разумеющимся, ибо не желал допускать никаких шансов на отказ.
Но, когда мы оказались на дороге, ведущей в деревню, Джон повернул отнюдь не туда, а к пересечению с главной дорогой Чичестер – Лондон.