– Нет, никаких таких признаков я не замечала, Беатрис. И не могу понять, почему их нет.
– А ты вполне здорова? – спросила я с преувеличенной заботой.
– Мне кажется, да, – с несчастным видом ответила она. – И все же я, похоже, не в состоянии зачать дитя. Гарри ничего мне не говорит, но я знаю: он наверняка думает о наследнике. Мама сказала, чтобы я ела побольше соли, я так и сделала, но и это ничего не изменило. А хуже всего то, что мы с тобой обе знаем: я ведь и Джулию-то не сама родила. Я замужем уже целый год, но ребенка зачать до сих пор не сумела.
Я наморщила лоб, якобы пытаясь понять причину этого, и, ласково посмотрев на Селию, предложила:
– Так, может, тебе следовало бы посоветоваться с врачом, дорогая? С Джоном МакЭндрю или, если для тебя так лучше, с кем-то из лондонских специалистов?
– Но как же я могу обратиться к врачу?! – воскликнула Селия. – Ведь он первым делом спросит, как мне, в таком случае, удалось зачать первого ребенка! Как я скажу, что никакого первого ребенка у меня не было? Как – если у нас подрастает Джулия и Гарри считает ее своей дочерью?
– Ох, Селия! – сказала я. – Именно этого я больше всего и боялась. Но что же нам теперь делать?
– Я просто не представляю, что тут можно сделать, – обреченным тоном сказала она и вытащила из карманчика своего крошечного шелкового передничка крошечный кружевной платочек. Этим лоскутком она попыталась вытереть мокрое от слез лицо и даже изобразила улыбку, но ее нижняя губа предательски дрожала, как у обиженного ребенка.
– Я все время молюсь, – тихо сказала она, – но Он мои молитвы не слышит. И мне не дает покоя ужасная мысль о том, что из-за моей… неспособности Широкий Дол перейдет к вашим кузенам. Если бы я знала, что окажусь для Гарри такой плохой женой, я бы никогда за него не вышла и избавила бы его от подобного разочарования!
Она с трудом подавила рыдание и умолкла, прижимая к губам кружевной платочек.
– Я так мало знаю о подобных вещах, – помолчав, сказала она. – И у мамы я спросить не могу. Но ведь год – это еще не очень долго, верно, Беатрис? Может быть, мне пока просто не везет?
– Вряд ли, – возразила я, ибо все ее надежды следовало сокрушить в зародыше. – Насколько я знаю, у большинства женщин беременность наступает именно в первый год замужества. И поскольку у тебя до сих пор зачатия не произошло, то, по-моему, это вообще вряд ли когда-нибудь случится.
Я дала ей время передохнуть, поскольку она опять принялась утирать слезы своим платочком и совсем повесила голову под тяжестью вынесенного мной приговора. Затем я решила все же протянуть ей лучик надежды.
– А что, если я возьму и снова забеременею, а потом мы с тобой уедем отсюда, и я рожу для тебя еще одного ребенка? – Я сделала вид, будто размышляю вслух.
Селия так и уставилась на меня полными слез глазами; она даже ухитрилась улыбнуться, воскликнув:
– Нет, Беатрис, иногда ты меня просто поражаешь!
– Ну и что? – нетерпеливо отмахнулась я. – Я же о тебе думаю! О тебе и о Гарри. Если бы я, например, была обручена или даже замужем, я с радостью, да-да, с радостью разрешила бы самую ужасную твою проблему, подарив тебе ребенка.
– Нет! – сказала она, решительно тряхнув головой. – Нет, ничего из этого не получится. Не может получиться. И потом, это же совершенно невозможно устроить.
– Это все детали, – пренебрежительно бросила я, едва сдерживая нетерпение. – Если я говорю, что устроить это вполне возможно, значит, я смогу это устроить. Разве для тебя не было бы великим облегчением, если бы ты смогла привезти в Широкий Дол еще одного ребенка? А вдруг это был бы мальчик? Тогда ты подарила бы Гарри наследника!
Она смотрела на меня с сомнением, но в глубине ее глаз я видела проблеск надежды и слабой уверенности в том, что все это действительно возможно.
– Неужели ты говоришь все это серьезно, Беатрис? – спросила она.
– Неужели ты думаешь, что я способна шутить, когда твоя жизнь и твой брак переживают такой опасный кризис? – Я специально выбирала такие слова, способные оглушить ее, вызвать отчаяние и страх перед сложившейся ситуацией. – Я же вижу, как ты несчастна; вижу, как нервничает Гарри. И я прекрасно понимаю, что в итоге Широкий Дол у нашей семьи отнимут и передадут каким-то дальним родственникам. Конечно же, я совершенно серьезна.
Селия встала, подошла ко мне и сзади крепко меня обняла, а потом, перегнувшись через спинку моего стула, прижалась своей мокрой от слез щекой к моей горячей щеке.
– Какая ты добрая, Беатрис! – потрясенно прошептала она. – Какая великодушная! Какая любящая! И как это похоже на тебя с твоей замечательной добротой.
– Да? – сказала я. – Значит, мы можем попробовать?
– Нет, – тихо и печально ответила она. – Не можем.
Я резко повернулась к ней. Лицо ее было печально, но, несмотря на печаль, выглядела она решительной.
– Я не смогу, Беатрис, – призналась она. – Ты забыла, что для осуществления подобного обмана мне придется лгать Гарри. Придется принести в дом моего мужа ребенка другого мужчины. Это было бы таким же предательством, как если бы я впервые легла с Гарри в постель, не будучи девственницей. Нет, Беатрис, я не смогу это сделать.
– Но ведь ты уже один раз это сделала, – грубо заметила я, и Селия поморщилась, словно я ударила ее.
– Да, сделала, – сказала она. – И поступила неправильно. Меня страшило супружество, я очень беспокоилась из-за тебя, и все это заставило меня совершить поистине ужасный грех. Я обманула своего мужа, который мне теперь дороже всего на свете. Я не должна была так поступать, и порой мне кажется, что я наказана за это не только тем, что живу с сознанием собственного греха, но и тем, что обречена на бесплодие. Я, конечно, пытаюсь как-то приспособиться. Я действительно люблю мою драгоценную Джулию, как родную дочь; я дала себе слово никогда, сколько буду жива, не лгать Гарри; и все же я твердо знаю: я не должна была тогда так поступать; и я никогда больше ничего подобного не сделаю, сколь бы сильно ни было искушение. – Селия глубоко вздохнула, снова утерлась своим кружевным лоскутком и снова заговорила: – Ты так добра, так великодушна, Беатрис. И то, что ты предлагаешь мне подобный выход, так на тебя похоже – о себе ты совершенно не думаешь, ты заботишься исключительно обо мне. Вот только на этот раз твое великодушие ни к чему. Такой поступок не стал бы великим и щедрым даром, но, напротив, привел бы меня к чудовищной ошибке.
Я пыталась кивать и сочувственно улыбаться, но чувствовала, что лицо мое будто окаменело. К горлу подступала волна панического ужаса перед этой нежелательной беременностью, а вместе с нею – и приступ тошноты. Этот растущий во мне ребенок не желал ни умирать, ни быть отданным кому-то! А какой позор обрушится на меня, когда я буду вынуждена во всем признаться! Как тогда поступят мать и Гарри? Скорее всего, меня попросту отправят куда-нибудь подальше от родного дома. Засунут в первый попавшийся жалкий городишко, устроят любой фиктивный брак, лишь бы на пальце у меня красовалось обручальное кольцо! И я буду заперта там на всю жизнь, и ничто не будет связывать меня с Широким Долом, кроме разве что крохотной ежемесячной пенсии. И я буду вынуждена каждое утро просыпаться под грохот повозок и карет, спешащих на рынок, а не под пение птиц в моем родном саду, и мой милый дом будет далеко-далеко от меня. И солнце, дающее силу колосьям в полях, будет светить в мои грязные окна, но даже его тепло я буду ощущать совсем иначе, чем в Широком Доле. И дождь, что будет стекать по стеклам моего провинциального домишка, будет не таким сладким, как тот, что заполняет все впадины и пруды вдоль нашей быстрой Фенни, и той сладкой воды мне никогда больше пить не доведется. Нет, этого мне не вынести! Это стало бы моим концом!