– Принесите мне, пожалуйста, бокал порто – из той корзины, которую сегодня доставили из Чичестера. И отнесите бутылку в спальню мистера МакЭндрю.
Я грела ноги у камина, маленькими глотками прихлебывая порто, пока меня не позвали ужинать. А потом до полуночи читала в гостиной и лишь после боя часов, в самый ведьмин час, пошла к себе, легла в постель и мгновенно уснула.
Всю неделю я была очень занята. Я написала доктору Роузу и попросила его приехать вместе с помощником и осмотреть Джона. Если они сочтут, что лечение пойдет ему на пользу, писала я, то он сможет сразу же и отправиться в лечебницу вместе с ними. Собственно, если бы все зависело только от меня, Джон вполне мог бы оказаться в публичной психбольнице, где такие, как он, плавают в собственных экскрементах, а потом, забравшись в угол, как обезьяны, лопочут что-то непонятное. Но лечебница доктора Роуза была совсем иной. Он устроил ее в собственном особняке в пригороде Бристоля и одновременно принимал всего полдюжины пациентов. Его способ заключался в том, чтобы медленно снижать дозу алкоголя или наркотиков, и в итоге больные были способны встретить очередной день лишь с самой маленькой дозой, а в некоторых случаях научались обходиться и вовсе без нее и обретали возможность вернуться к семье и друзьям совершенно исцелившимися.
Едва успев отправить это письмо, я получила письмо от наших лондонских юристов, которые сообщали, что готовы предпринять определенные шаги по изменению права наследования, если я полагаю, что мне уже в ближайшее время удастся собрать сумму, необходимую для выплаты компенсации Чарлзу Лейси. Моя фамилия по мужу – МакЭндрю – явно вызывала в Сити должное уважение, и письмо юристов носило не просто положительный, а скорее подобострастный характер. Однако они писали, что не начнут действовать, не получив от меня соответствующих указаний, и предупреждали, что выкуп прав на наследство обойдется примерно в 200 000 фунтов. Я покусала кончик пера и улыбнулась, хотя неделю назад я, пожалуй, пришла бы в отчаяние, увидев такую цифру. Но теперь с помощью милой Селии я надеялась, что, возможно, сумею найти такую сумму уже в течение месяца. Так что я написала юристам осторожный ответ и сказала, что они могут начинать переговоры с Чарлзом, стараясь, разумеется, сделать стоимость выкупа как можно ниже.
Затем я получила письмо от одного лондонского купца, к которому наши солиситоры обратились с вопросом о получении закладной – эта сумма была нужна нам для оплаты текущих юридических услуг. Состояние Джона не могло покрыть все издержки, и нам в любом случае необходимо было заложить часть наших земель, чтобы впоследствии мой сын владел всем поместьем. Если мои расчеты были правильны, я надеялась выплатить полученную под залог сумму еще до совершеннолетия Ричарда. А при условии дополнительной прибыли за счет той пшеницы, которую удастся вырастить на бывших общинных землях, и при увеличении арендной платы, да еще если удастся собрать все несобранные долги, Широкий Дол сможет раза в два увеличить свой доход. Но если мы действительно прибегнем к подобным мерам, то зиму простым людям будет пережить очень трудно. В своем письме тот лондонский купец, мистер Льюэлин, выражал готовность приехать в Широкий Дол и собственными глазами осмотреть предлагаемый ему участок земли, так что я отправила ему вполне любезное приглашение посетить нас в течение ближайшей недели.
А потом, окончательно устав ото всех этих дел и бесконечного сидения в четырех стенах, я сбежала наверх, в детскую, где Ричарда как раз кормили завтраком.
Вряд ли на свете бывает нечто более перепачканное, чем младенец, который учится есть сам. И вряд ли бывает на свете зрелище более трогательное – но это при том условии, что вам не приходится кормить его самой. Ричард то и дело хватал неуверенными ручонками чашку с молоком и выплескивал его себе в лицо, хотя кое-что, по-моему, все же иногда попадало ему и в рот. Своими крошечными лапками он так крепко сжимал кусок хлеба с маслом, что превращал его в комок да так и ел, зажав в кулаке, словно какой-то маленький дикарь. Его перемазанное маслом, хлебными крошками и молоком личико, больше похожее на маску, радостно засияло при виде меня, и я в ответ тоже заулыбалась и сказала, обращаясь к няне:
– Ну, какой молодец! Уже сам кушает!
– Ваша правда, – откликнулась та, держа наготове мокрую салфетку и выжидая, когда Ричард завершит этот праздник чувств. – И он такой сильный! И такой умница!
– Оденьте его потеплее, и мы с ним поедем кататься в новой коляске, которую я только что купила. И вы тоже одевайтесь.
– Ну вот! – одобрительно сказала нянька Ричарду. – Хорошо покушал – получай развлечение!
Она дочиста вытерла ему мордашку и понесла в спальню, откуда тут же послышались его протестующие крики – его явно умывали и одевали для прогулки. Я ни во что не вмешивалась. Я грелась у огня, жарко горевшего в камине в детской, и с улыбкой слушала вопли сына, довольная тем, какие мощные у него легкие и сильный характер – весь в меня. Когда няня, наконец, вынесла его ко мне, он был одет, как я велела, зато бедная женщина вся вспотела и вид у нее был весьма растрепанный.
– Мама! – сказал мальчик и быстро пополз через всю комнату ко мне. Моя широкая юбка так и разлетелась веером, когда я, упав на колени, прижала малыша к своему лицу. Он нежно пошлепал меня по щеке маленькой пухлой ручкой и сосредоточенно посмотрел мне в лицо своими темно-голубыми глазами; в его взгляде была та чистая неколебимая любовь, какую способны дарить только очень маленькие и очень любимые дети. Я прижалась щекой к его теплой шейке, крепко его поцеловала и стала тихонько щекотать ему ребрышки и набитый молоком и хлебом с маслом животик, пока он не захлебнулся смехом и не попросил пощады.
Пока няня ходила за чепцом и шалью, а также запасным одеялом для малыша, я играла и забавлялась с Ричардом, словно и сама стала ребенком. Я пряталась за кресло и неожиданно, к полному восторгу мальчика, выскакивала оттуда, пугая его и вызывая его громкий смех. Я прятала за спиной куклу и заставляла Ричарда ее искать. Я переворачивала его вверх ногами и делала вид, что сейчас брошу на пол, а потом высоко его подбрасывала и притворялась, что не поймаю.
А потом я схватила его в охапку и понесла по лестнице вниз, прямо на конюшенный двор. В дверях мы столкнулись с Джоном, и он так и замер, увидев меня с ребенком, по-крестьянски посаженным на бедро, разрумянившуюся от любви и смеха. Я передала Ричарда няне и велела ей пойти с ним посмотреть лошадок.
– Спасибо за вчерашний подарок, – язвительным тоном сказал Джон. Он был смертельно бледен, и в целом вид у него был такой, словно накануне он напился в стельку.
– Пожалуйста, – ледяным тоном ответила я. – Можешь быть уверен: я постараюсь всегда обеспечивать тебя всем необходимым.
Губы его дрогнули.
– Беатрис, ради бога… Это же просто бесчеловечно! Нельзя так поступать со мной. Мне доводилось видеть, как люди куда лучшие, чем я, в итоге ползали, точно жалкие щенки, в собственной блевотине из-за того, что слишком много пили. Селия уверена, что меня можно вылечить; она обещала, что в доме больше не будет спиртного, что вы втроем обо всем договорились. Прошу тебя, не посылай мне больше бутылок!