В общем, я была бы страшно рада, если бы Селия взяла себе и эти посиделки по средам, и вторую половину воскресного дня. В воскресенье, посетив утром церковь, а днем плотно пообедав, Гарри с превеликой радостью удалялся в библиотеку и якобы читал там серьезные книги – а на самом деле просто дремал в кресле, положив ноги на письменный стол. Я же, несчастная, оставалась в гостиной и, сидя на жестком стуле, прямая как штырь, читала маме Псалтирь. Селия может взять на себя также чтение проповедей, и они, возможно, принесут ей немало добра.
В светской жизни нашего графства меня привлекали только те неожиданные импровизированные вечеринки, когда случайно собиралось достаточно много молодежи, быстро скатывались ковры, и оставалось лишь упросить какую-нибудь снисходительную тетушку или матушку, чтобы она разрешила начать танцы. Мне также нравились ассамблеи в Чичестере, которые мы посещали, когда заканчивался окот овец, а по дорогам, наконец, можно было проехать. А еще я обожала охоту и то легкое, мужское товарищество, которое устанавливалось между всеми ее участниками; в такие дни, особенно зимой, после обеда тоже устраивали танцы. Но в остальное время – хотя мои ноги всегда сами просились в пляс и я готова была танцевать с кем угодно, действительно с кем угодно, просто ради удовольствия покружиться по комнате, – я вполне могла обойтись вообще без светской жизни. Я была такой же, как мой отец: мне нужен был только мой дом и Широкий Дол. И отныне – и до Судного дня – на всех чаепитиях графства нашу фамилию отлично могла представлять тихая хорошенькая маленькая Селия. Причем с моего благословения.
Мне бы не следовало с такой легкостью относиться к тому, какую популярность в обществе может получить Селия в связи с замужеством, но я же видела – причем без тщеславия, вполне ясно и трезво оценивая себя, – что я куда красивее, чем она. Селия была очень мила – с этим ласковым взглядом больших и кротких карих глаз, с нежной, как сливки, кожей, – но рядом со мной она попросту исчезала, становилась невидимой. А я в то лето сияла какой-то особенной, чувственной красотой. Проходя по улицам Чичестера, я каждую секунду чувствовала на себе взгляды людей – причем все, и женщины, и мужчины, смотрели на меня с удовольствием, любуясь моей легкой, свободной походкой; моими отливающими медью волосами, которые вились, переплетались и подпрыгивали на ходу, словно танцуя; моим веселым лицом и звонким смехом. Если бы я жила так, как того хотела моя мать, я бы, наверное, была похожа на гордого и глупого павлина за оградой птичника и думала бы только о том, как я выгляжу и какие цвета мне больше всего к лицу. Но я сама выбрала для себя жизнь, причем совершенно иную, и я куда меньше внимания, чем того хотелось маме, уделяла своей прическе, яркости глаз и чистоте кожи; меня гораздо сильней волновало, смогу ли я заставить команду жнецов двигаться в одном плотном строю. И свои зеленые глаза я ценила не столько за их красоту и чистый прелестный цвет, сколько за умение одним лишь суровым взглядом заставить ленивого пахаря развернуться и вспахать полосу во второй раз.
Впрочем, святой я, разумеется, тоже не была; я самым тщательным образом следила за Селией – ведь она все-таки была моей соперницей. И только сущий ангел – каковым я, естественно, не являлась – не стал бы задумываться на моем месте о том, как мы с ней будем выглядеть рядом в день ее свадьбы; на свадьбе мне предстояло играть роль подружки невесты и постоянно находиться возле Селии, и я с некоторым злорадством думала о том, что смогу совершенно ее затмить.
Я знала, что буду прекрасно выглядеть в том сером шелке, который выбрала для меня сама Селия. Волосы мне подберут высоко – лишь один локон будет нарочито небрежно ласкать мое обнаженное плечо – и сильно припудрят их белой пудрой, которая так красиво оттеняет яркую зелень моих глаз и теплый живой оттенок кожи. Вечно сердитая старая портниха, специально привезенная из Лондона в Хейверинг-холл для окончательной подгонки свадебных нарядов, громко охнула, когда я вышла из гардеробной и остановилась перед высоким зеркалом в спальне Селии.
– Мисс Лейси, вы там точно будете самой красивой! – уверенно заявила она.
Я внимательно на себя посмотрела. Платье из светло-серого «мокрого» шелка отражало свет при каждом моем движении, но этот блеск был как бы приглушенным, как у сплава олова со свинцом. Платье было настолько элегантным и так шло мне, что, по-моему, ни один мужчина не мог не испытывать желания хотя бы прикоснуться ко мне. Тонкая нежная материя так и льнула к моему телу, а поскольку под платьем я была в чем мать родила, то каждое мое движение словно кричало: «Смотрите же на нее! Смотрите! Смотрите!» Я действительно была очень, очень хороша, мало того, я была просто очаровательна, и, должна сказать, мне это было чрезвычайно приятно.
Серый, суживающийся книзу корсаж платья был расшит крошечными жемчужинами и так тесен, что я едва могла дышать, а груди выпирали из узкого лифа двумя теплыми соблазнительными полушариями, которых не скрывало глубокое декольте. Шелковая верхняя юбка с разрезом распахивалась спереди, демонстрировала вторую, нижнюю, юбку, сшитую не из обычного плотного полотна, а из нежного легкого шелка, специально выбранного мною, и при ходьбе мои голые ноги чувствовали его прохладное ласковое прикосновение.
Но благодушная улыбка слетела с моего лица, когда из гардеробной в спальню вышла Селия и остановилась рядом со мной перед высоким зеркалом. В своем свадебном платье из белого шелка, расшитого серебряной нитью, она выглядела, как принцесса из волшебной сказки. И если ни один мужчина, глядя на меня, не мог не испытывать жгучего желания, то ни один мужчина – да и ни одна женщина! – не смог бы, взглянув на Селию, не полюбить ее. Ее талия, такая же тонкая, как у меня, была очаровательно подчеркнута треугольной линией корсажа, а ее хрупкая гибкая спина лишь чуть-чуть просвечивала под ниспадающими прямыми складками легкого шелка, которые восхитительно струились и покачивались при каждом движении. Мягкие темные волосы Селии были высоко подняты надо лбом в самой простой прическе и даже не напудрены. Но я легко могла себе представить, как чудесно они будут выглядеть, когда их завьют и напудрят; в день своей свадьбы, думала я, Селия с легкостью заставит нестись вскачь сердце любого мужчины, причем не столько от страсти, сколько от нежности.
Она с неподдельной радостью улыбнулась, увидев меня, и воскликнула:
– Боже мой, Беатрис! Вы выглядите еще прелестней, чем всегда! Это вас будут принимать за невесту, а не меня!
Я улыбнулась ей в ответ, но подумала: а что, если она права? И кого из нас – будь у него возможность выбирать свободно – предпочел бы в таком случае Гарри?
– У вас что-то случилось, Беатрис? – спросила вдруг Селия, поворачиваясь ко мне. – О чем это вы думаете с таким мрачным видом?
– Я думаю о вашем будущем муже, – сказала я, рассчитывая этими словами стереть с ее лица счастливую улыбку. И это мне отлично удалось; я, пожалуй, даже немного переборщила. Селия так резко побледнела, что я испугалась. Казалось, у нее даже сердце биться перестало.
– Вы можете идти, мисс Хоуки, – сказала она портнихе и уселась на мягкое сиденье в окне, совершенно не заботясь о том, что мнет свое чудесное платье из тонкого шелка; да она и сама мяла и терзала его, нервно теребя руками.