Потоп достиг новой мельницы, уже несколько растратив свои силы, так что, хотя весь двор и был затоплен, само здание все же устояло. Однако нижний этаж и подвал, разумеется, залило, окна и двери, снесенные потоком, оказались внутри; погибло и некоторое количество зерна, но сами строения, надежные и крепкие, уцелели. А вот старую мельницу, где мы с Ральфом когда-то устраивали любовные свидания, и ветхую лачугу Мег поток разнес в щепы и унес с собой. От старой мельницы остались только две стены да прелестный зеленый бережок, с которого теперь были начисто смыты все следы наших ног. Даже те соломинки, которые Ральф так заботливо обирал с моей юбки, унесла взбесившаяся вода.
Когда пик наводнения прошел, река вернулась в свои берега. Гарри писал, что люди по-прежнему встречают его с тревогой на лицах, но я-то знала: на самом деле они посмеиваются у него за спиной, ибо теперь каждый бездельник постарается извлечь свою выгоду из безумной затеи сквайра, а требования возместить убытки, вызванные наводнением, взлетят до небес. Теперь Гарри требовалось найти деньги и рабочих, чтобы заново выстроить мост и восстановить дорогу, а также компенсировать убытки арендаторам, чьи земли пострадали, а посевы загублены. Ему также придется купить миссис Грин новые оконные стекла и вощеный ситец для занавесок. Читая его горестное послание с описаниями нанесенного поместью ущерба и тех требований, с которыми он теперь столкнулся, я просто шипела от злости, настолько это был глупый поступок, приведший к безумным и совершенно напрасным тратам. И теперь мне еще больше хотелось поскорее попасть домой и все привести в порядок.
Кроме того, о некоторых вещах я просто не могла в письмах спрашивать у Гарри; мне непременно нужно было увидеть это собственными глазами. Меня, например, очень интересовало, как поживает наш молодой доктор. И удалось ли леди Хейверинг поймать его в свои силки и женить на одной из хорошеньких сводных сестричек Селии? А может, доктор МакЭндрю еще не забыл свое мимолетное увлечение мною? Но даже при мысли об этом сердце мое оставалось спокойным и холодным, как камень: этот мужчина, как мне казалось, не способен был пробудить во мне какие-то чувства или, тем более, бросить мне вызов. И потом, он никак не мог помочь мне завоевать Широкий Дол. Однако его внимание все же льстило моему тщеславию – особенно тогда, ибо мне просто необходимо было отвлечься, а он до некоторой степени заинтересовал меня своей полной непохожестью на всех знакомых мне мужчин нашего графства, так или иначе связанных с землей, – сквайров, грубовато-добродушных фермеров и даже представителей высшего света. Но сердце мое при мысли о докторе МакЭндрю отнюдь не начинало биться быстрее, ибо, на мой взгляд, в нем не было никакой тайны, никакой магии – в отличие, скажем, от Ральфа. И землей он не владел, и не был столь очарователен, как Гарри. Да, он мог заинтересовать меня, но только и всего. Хотя, если он все еще холост и по-прежнему будет так же улыбаться мне своими холодными голубыми глазами, я буду рада оказаться заинтересованной.
Я смотрела в морскую даль, на череду волн, вздымавшихся, точно округлые холмы, почему-то решившие сорваться с места, и пыталась разрешить самый главный из тех вопросов, которые ждали меня дома: что с теми преступниками, которые подняли бунт в Кенте? Были ли все они арестованы и повешены или все же один из них – самый главный их вожак со своими двумя черными псами и черным жеребцом – по-прежнему на свободе? Я, правда, больше уже не просыпалась с криком среди ночи, но этот черный жеребец все еще продолжал порой посещать мои сны. Но я понимала: мысль о том, что мой прекрасный сильный Ральф враскачку передвигается на костылях или, что еще хуже, с трудом волочит по земле свое искалеченное тело и, точно пес, роется в сточных канавах, всегда будет вызывать у меня тошноту, ужас и отвращение. Я старательно гнала подобные мысли, но страшный образ снова и снова возникал передо мной, стоило мне закрыть глаза и попытаться уснуть, и тогда я прибегала к уже знакомому спасительному средству: принимала добрую порцию настойки опия, неизменно спасавшей меня от этого наваждения.
Но если все участники хлебного бунта арестованы, тогда я могу спать спокойно. Да и вожак их, вполне возможно, давно мертв. Его могли казнить, так толком и не узнав, кто он такой, а потому никому и в голову не пришло сообщить о его смерти в Широкий Дол или тем более нам во Францию. Тот человек на черном коне, который все еще преследует меня в кошмарных снах, скорее всего – просто призрак, а я совершенно не боялась ни мертвых, ни призраков.
Но если он мертв, то я буду его оплакивать. Я чувствовала, что буду оплакивать его как моего первого любовника, сперва почти мальчика, а потом взрослого молодого мужчину, который с такой страстью говорил о своем праве на землю и наслаждения, о том, как необходимо ему иметь и то и другое. Он был умен и очень рано понял, что люди делятся на тех, кто отдает свою любовь, и тех, кто соглашается ее принять. Отчаянный, страстный, неожиданный, искренний, в любви он мог проявить даже грубость и не испытывать при этом ни малейших колебаний или угрызений совести. Его откровенная чувственность была сродни моей собственной, и в этом отношении мы друг другу не уступали, а вот Гарри никогда на это не был способен. Ах, если бы Ральф имел дворянское происхождение… впрочем, это были всего лишь мечты, не способные никуда привести. Я прекрасно знала: во имя Широкого Дола он совершил убийство и чуть не погиб сам. Так что единственное, на что мне оставалось теперь надеяться, – это виселица, которая должна была завершить то, что лишь наполовину удалось пружине страшного капкана, и теперь тот, кого я любила и в ранней юности, и в пору своего взросления, давно уже мертв.
– А это… не похоже на берег? – спросила вдруг Селия и указала на какой-то еле заметный темный мазок на горизонте, похожий на дымный след.
– Вряд ли, – сказала я, напрягая зрение. – Еще рано. Капитан сказал, что берег покажется не ранее завтрашнего дня. Хотя, с другой стороны, ветер-то весь день был попутный…
– А мне все-таки кажется, что это земля, – сказала Селия, и ее бледные щеки вспыхнули от радости. – Как чудесно было бы снова увидеть Англию! Я, пожалуй, схожу за Джулией – пусть малышка впервые посмотрит на свою родину.
И она поспешила вниз, а потом снова поднялась по трапу на палубу с девочкой и нянькой, которая тащила все необходимое младенцу. Селии страшно хотелось, чтобы Джулия посмотрела в сторону своей родной Англии, и я, глядя на это безнадежное занятие, сказала:
– Надеюсь, она проявит больше энтузиазма, когда увидит своего отца.
Селия рассмеялась. Она, похоже, не испытывала ни малейшего разочарования, ни малейшей досады.
– Ох, нет, – сказала она. – Она еще слишком мала, чтобы должным образом на него реагировать. Но мне нравится с нею разговаривать и показывать ей разные вещи. Она очень быстро начнет все понимать и всему научится.
– А если и не научится, то отнюдь не потому, что у нее будет плохая учительница, – сухо заметила я.
Селия быстро глянула на меня, уловив перемену моего настроения, и осторожно спросила:
– А ты… ты ни о чем не жалеешь, Беатрис? – Она шагнула ко мне, прижимая головку уснувшей девочки к своему плечу. Я видела, что она искренне тревожится за меня, но все же не выпускает из рук завернутую в шаль малышку.