Патрик сел на кровати, пошарил по стене в поисках ночника и включил его. При свете шум из соседней комнаты показался ему еще громче. Публицист взял телефон и набрал стойку регистрации:
— Здравствуйте, это Патрик Шлегель, комната двести пятнадцать. Люди в соседнем номере устроили разгульную вечеринку, да так, что я даже уснуть не могу. Может, есть какой-нибудь способ угомонить их?
Девушке на том конце провода, казалось, не было до этого никакого дела.
— Назовите, пожалуйста, номер их комнаты, — попросила она.
— Соседняя.
— Мне нужен номер.
— Я не знаю номера! — ответил Патрик сердито. Лай за стеной усилился. — Хотите, чтобы я оделся, вышел и посмотрел? Уверен, вы и сами разбираетесь в этих номерах. Даже если не разбираетесь, вам не легче будет взять какую-нибудь из карт и посмотреть?
В голосе служащей послышалось раздражение:
— Шум идет из комнаты справа или слева?
— Справа.
— Двести семнадцать, — сказала она кратко.
— Чудно. Может, скажете им, чтоб они там потише? Время-то, — Шлегель отыскал часы, — третий час.
— Попробую что-нибудь сделать.
— И у них там собака еще. Им разрешали держать в номере собаку?
— Нет, животных в номере держать запрещено, — ответила девушка. — Мы сразу предупреждаем об этом клиентов. Но в случае, если кто-то не может оставить питомцев дома, мы предоставляем вольер.
— Что ж, собака лает вот прямо сейчас. Слышите?
Патрик вытянул трубку к стене. Лай отчетливо слышался на фоне общего шума.
— Нет, не слышу. Но, как я уже сказала, сделаю, что могу.
Связь оборвалась. Раздались гудки, и журналист повесил трубку. Он посидел некоторое время, прислушиваясь к гомону, а потом прижался ухом к стене в надежде разобрать что-нибудь из разговора. И нахмурился. То, что он принял вначале за веселые голоса, теперь походило скорее на ритуальное пение. Низкий голос тихо, нараспев повторял одно и то же непонятное слово, и два женских голоса через равные промежутки времени прерывали его вскриками. Патрик не мог точно определить, что они произносили, но одна из женщин, кажется, выкрикивала «Яблоки!». Хотя до конца уверен он не был. Несколько мужских голосов, чуть тоньше первого, говорили громко и в унисон, словно декламировали стих. Собака лаяла беспорядочно.
Шлегель оторвался от стены, и все снова стало походить на разгульную вечеринку. Слышались крики и смех.
Он подождал еще немного — десять минут, если верить часам. И когда стало ясно, что никто из персонала не собирается утихомирить соседей, снова набрал регистрацию. В этот раз оказалось занято.
Вечеринка становилась все разгульнее.
Патрик врезал кулаком по стене, но шум ни на миг не прекратился. Публицист засомневался, что его вообще услышали посреди такого гомона.
— Эй, тише там! — крикнул он и забарабанил по стене кулаками.
В ответ раздался оглушительный грохот, словно ружейный выстрел, и Патрик отскочил от стены. Из соседнего номера снова донесся смех. Затем залаяли несколько собак.
Тогда Шлегель оделся и сам отправился к стойке регистрации. Он двинулся по безлюдной дорожке, миновал бассейн, прошел к патио и вошел в вестибюль, готовый притащить кого-нибудь к двери двести семнадцатой комнаты, если никто ему не поверит. Даже когда он проходил мимо номера, оттуда доносились крики, смех, громкие разговоры и нескончаемый лай. Удивительно, что никто, кроме него, еще не пожаловался. В коридоре стояла тишина, окружающий мир погрузился во мрак, и в ночном безмолвии шумная комната привлекала к себе все внимание, чего в иное время не случилось бы.
«Сияние».
В холле никого не было, чего и следовало ожидать в такой час. Но за стойкой стояла бодрая девица, чья внешность и поведение никак не вязались с голосом по телефону.
— Простите, — сказал Патрик, приближаясь. — Я из номера двести пятнадцать, звонил вам только что, жаловался на шум в соседнем номере.
— Да, мистер Шлегель! — девушка широко улыбнулась. — Чем я могу вам помочь?
Журналист уставился на девушку, пораженный ее тупостью.
— Не могли бы вы сказать людям в соседнем номере — двести семнадцатом, кстати, — чтобы они угомонились, потому что другим хочется спать? Или, еще лучше, не могли бы вы переселить меня в другой номер, чтобы мне не пришлось больше терпеть какой-либо шум?
Служащая что-то напечатала на компьютере и нахмурилась:
— Из какого, вы говорите, номера доносится шум?
— Из соседнего. Справа. Двести семнадцать.
— Номер двести семнадцать закрыт на ремонт. Там никого нет. И не было с прошлой осени.
— С ума сойти!
— Но это так.
— Говорю вам, я их слышал.
— Очень жаль, сэр, но это просто невозможно.
— Что ж, ладно, предположим, я все это выдумал. Проснулся себе посреди ночи, оделся и пришел сюда, только чтобы разыграть вас? Так?
— Я этого не говорила, сэр.
По ее голосу было слышно, что она готова спорить. Отлично, подумал Патрик. Раз уж эта ночь у него не задалась, то будь он проклят, если сам кому-нибудь не насолит. Поспать ему сегодня вряд ли удастся, и закончится все тем, что он начнет клевать носом во время показа утром. Ему стало не до веселья.
— Что вы сказали? — переспросил он.
— Что там никого…
— Там полно народу.
— Могу вас заверить…
— Как вы можете меня заверять? — стал он допытываться. — Ну? Вы сидите тут всю ночь напролет! А я только что оттуда! Они меня разбудили!
— Этот номер пуст. Там идет перепланировка. Там нет ни мебели, ни света, ничего.
— Может, рабочие устроили там вечеринку. Не знаю. Все, что мне известно, это то, что оттуда слышится собачий лай, крики, молитвы, смех и что-то похожее на выстрелы.
— Молитвы? — девушка побледнела. — Выстрелы?
Он оказался втянут в события, которых не понимал, но которые казались ему ужасно знакомыми. В каком же фильме это было?
— Ну да, — ответил он. — А что?
Служащая покачала головой. Проглянувшие было на ее лице человеческие чувства вновь укрылись под маской сотрудницы.
— Ничего, — ответила она.
Но Патрик не поверил и понял вдруг, почему в этой комнате устроили ремонт, а две соседние остались нетронутыми. Там было совершено убийство, ритуальное убийство. И им пришлось отмывать кровь, разбрызганную по полу, по стенам и потолку.
— А что насчет другого номера? — спросил он. — Можно мне другой номер?
— Сейчас посмотрим, — его собеседница снова что-то набрала на компьютере, подождала немного и покачала головой. — К сожалению, все остальное занято.