– А не послушает от нас если?
– Не обессудьте. Так, значит, Богу и угодно, – закончив, старик развернулся и статно вышел прочь из кельи.
– Вона как, – Милован задумчиво почесал бороду. – Так сам старец вчера нас с тобой встречал. Ишь, небылица какая!
– Ох и скор он, – проворчал в ответ пенсионер. – Послушал да тикать.
– Не суди, чужеродец, – осадил того Милован. – Я насилу в небылицы твои поверил, да кто я? Так, сошка. А за старцем – Московия православная. А как что не так, и пустобрехи мы? С кого тогда спрос, а? С нас, что ли?! Едва кто вспомнит, как звали-то нас! Нас нет, а князю в глаза смотреть потом Сергию. Сергию, а не нам.
– Прав ты, – понуро кивнул в ответ пришелец. – На плечах его ох какая ноша сейчас! Не возжелаешь!
Словно в подтверждение его слов по улице разнесся плач колокола.
– Пойдем, – поднялся на ноги бородач. – Молебен утренний.
Собравшись у небольшой церквушки, схимники молча дожидались старца; когда тот подойдет и распахнет двери, приглашая всех присоединиться к торжественной молитве. Впрочем, дверь та никогда и не закрывалась толком, так что любой желающий мог спокойно зайти внутрь в удобное ему время. Сергий ждать себя не заставил. Подошедши к двери, тот молча распахнул ее и, осенив себя крестом, вошел внутрь. Чинно перекрестившись за ним, монахи вслед за святым отцом затекли внутрь тускло освещенного свечами помещения. Потоптавшись у входа и стянув свою меховую шапку, за остальными последовал и Булыцкий.
Несмотря на все усилия прабабки, он так и не воспылал любовью к религии… Вернее, к обрядовой ее части: где там когда креститься, что и после чего говорить, кланяться, где и как в храме стоять. Нет, и атеистом не был никогда; уверен он был, что есть наверху создатель, и нет-нет да и сам втихаря молил Всевышнего о помощи. Нет-нет, но, выкроив время, заходил в храмы, крестился да «Отче наш» читал про себя. Года-то летели прочь куда-то, и все чаще тянуло внутрь. Особенно когда заканчивались службы и можно было постоять в полной тишине, слушая треск плавящегося воска да ища ответы на те или иные мучающие вопросы… Наверное, благодаря вере этой и прошел через испытания все, что на долю его выпали.
А вот на службы не ходил: с тех пор, как увидел на одной из них листок, гуляющий среди служителей, с именами тех, за кого молитва проплачена была. И хоть ничего смертельного в этом не было, покоробило это мужчину несправедливостью какой-то или даже фальшью… Булыцкий-то как все это понимал: ты если Бога просишь, так за всех скопом, а не так…
Первое, что бросилось в глаза, так скромность внутреннего убранства и без того небольшого помещения. Все аскетично и почти что по-спартански: только самые необходимые аксессуары, от молитв не отвлекающие. И никакой тебе позолоты и наружного блеска. Лишь большая, местами уже потертая икона на месте главного иконостаса да несколько худых, ссутулившихся свечек, наполнявших часовню дрожащим теплым светом и сладковатым запахом горелого воска.
Толком не знакомый с чином, он, помявшись на входе, зашел внутрь и, прибившись к группе богомольцев, принялся ожидать начала ритуала. Вместо этого, однако, к иконостасу вышел Сергий Радонежский и, посмотрев куда-то сквозь собравшихся, медленно осенил себя крестом. Лишь после этого он негромко, почти шепотом обратился к братии:
– Весть дошла до меня о горе великом, на Московию православную идущем. Хабар да славы жажда душегуба поганого снова зовет на Русь многострадальную. Обиду затаил за бой на сече Куликовой. Жизни покойной не желает православным, – спокойно продолжал он, глядя куда-то в одну точку. – Так помолимся же за то, беда чтобы стороной обошла, да за тех, кто весть эту, животом рискуя, принесли. В руках все Божьих, – закончил он, – так попросим Всевышнего о защите.
Распевщик на клиросе [31] затянул распевную молитву, которую местами подхватывали остальные певчие. Волны мелодичного распева подхватили гостя и, закрутив, увлекли куда-то вверх! К свету! Как река: то неторопливая и неразворотливая, разлившаяся широко-широко, то вдруг сузившаяся до ручья журчащего, а то и до порога ревущего, несла она куда-то разинувшего рот пенсионера. То взлетая вдруг прямо к облакам, то вдруг опускаясь прямо к земле, он целиком и полностью отдался воле стихии.
У Булыцкого голова пошла кругом. Невероятно, но ему поверили! Словно пьяный стоял он в церквушке, а тело буквально наполнялось энергией. До дрожи! До мурашек! Волнами от пят до самой макушки, следуя то угасающей, то вновь оживающей мелодией. И уже не простые смертные виделись ему вокруг, но ангелы. И злоба с обидою оставили, отпуская душу, а с нею и само сердце. И уже не в церквушке он был, но в каком-то царстве света и покоя, подбадриваемый голосами знаменного распева.
Сколько простоял он так… уже и сам потерял счет времени, а когда очнулся, так и понял, что в церкви никого и нет, кроме него самого да Сергия. Вздрогнув, он, напрягшись, поспешил трижды перекреститься.
– Молитвою смиренной души очищаются, – тихо молвил старец. – Вижу, что многое в тебе от Бога.
– Благодарю, отче, – неумело склонился тот в ответ.
– Канонов знать не знаешь, – словно не услышав, продолжал тот. – Оно хоть и простительно чужеродцу, а все одно оскорбляет души искренне верующих. Каноны строгие, да они, как метки путевые, для того и создаются, чтобы с пути праведного не сбивались души православные.
– Прости за незнание.
– Бог простит. А по мне, так знание – благочинства признак.
– Так научи!
– Перекрестись!
– Да пожалуйста, – пожав плечами, тот по прабабкиной науке осенил себя крестом, но тут же был остановлен старцем.
– Что за кукиш [32] сгородил?! – гневно сверкнул очами тот.
– Чего сгородил? – не сразу и понял гость, однако, тут же сообразив, поправился. – Это? – удерживая перст, переспросил он.
– Этот, этот.
– Так то еще впереди все, – охотно пояснил Николай Сергеевич. – Придет с реформами патриарх новый да на греческий лад перестраивать начнет все.
– Почто перестраивать-то, если и так ладно все? Для чего?
– А все для того, чтобы искусам потакать. Славы захочется ему, да власти, да почета. Как при греках. Тяжкое время будет, Русь расколется на лагеря два: те, кто за Никона, да те, кто от канонов отойти не возжелает да смерть в огне предпочтет души потере.
– Да как так-то?
– Слаб человек; почестей вкусив раз, иного отворотит, а иного и приворожит вкус тот. Не всякому и устоять, хоть бы ты и в рясу облачен.