– Ого! – присвистнул Андрей и по-свойски опустился на единственную табуретку рядом с обеденным столом. Николай же прислонился спиной к буфету производства белорусских мебельщиков эпохи начала нулевые и попытался придать себе вполне независимый вид. Но скрещенные на груди руки… Но чуть подрагивающая нога в рваном тапке… «Нервничает», – отметил Андрей. Ну так это вполне себе естественно, если тебя вдруг с утреца поднимает с постели опер с Петровки.

– Я к вам по делу погибшего антиквара Ивана Гребнева, – не стал ходить вокруг да около Андрей.

– Какого антиквара? – дернул кадыком Леонтьев.

«А вот тут ты врешь, милок», – подумал Андрей и улыбнулся – почти ласково:

– У вас так много знакомых антикваров?

Николай повел неловко шеей, будто ему мешал слишком тесный накрахмаленный воротничок рубашки:

– А… Этот. Который на Патриарших?

– Этот, этот. Который очень мертвый.

– Убили? – в глазах Леонтьева промелькнуло что-то вроде настоящего ужаса и снова исчезло в их невыразительной глубине.

– Да, – подтвердил Андрей, продолжая отслеживать реакции собеседника. – Вы приходили к нему за день до смерти. Зачем?

Леонтьев потупил глаза, явно судорожно соображая, что б придумать.

– Послушайте, Николай, – начал Андрей своим самым доверительным тоном, – речь идет о жестоком убийстве. Стоит рассказать мне правду.

Леонтьев поднял на него глаза, полные решимости:

– Я хотел у него кое-что купить.

– Да? – Андрей нарочито медленно оглядел убогую кухню. – Что-нибудь для интерьера, я полагаю?

– Ну. – Леонтьев упрямо выпятил вперед подбородок, и Андрей понял: правду тот решил не говорить.

– Картину? – с досадой спросил капитан. – Кресло эпохи Луи какого-нибудь? Или, может, желали полностью закупить содержимое Петродворца, чтобы уж сразу обставить хоромы?

Леонтьев покраснел, но молчал. Андрей зло махнул рукой и поднялся: бить ему его, что ли? Что бы леонтьевское убогое воображение ни родило сейчас в муках в ответ на его вопросы, проверить его уже нельзя. Гребнев погиб. Его кондуит – с информацией по клиентам – украден. Надо искать иной способ прищучить халдея. Он вышел в мини-прихожую. На вешалке висели куртки: одна дешевая, зимняя, типа «пилотки» – Андрей сам такую когда-то носил. А вторая – явно новая, вкусного шоколадного цвета, из замши, при приближении одуряюще пахнущая хорошей кожей. Андрей посмотрел вниз. На полу, в подсохшей грязи, принесенной с мартовской улицы, стояли две пары ботинок, также весьма различных меж собой: старые, дешевые, в солевых разводах, и новые, блестящие, благородного вишневого оттенка. Размер совпадал, значит, скорее всего, они принадлежали одному человеку, стоящему сейчас в ожидании за его спиной. «Что-то изменилось в его жизни в финансовом плане. Причем совсем недавно. И, – вспомнился плоский экран в комнате, – вряд ли это просто щедрые чаевые». Он уже вышел на площадку, когда сзади раздался неуверенный голос.

– Гребнев этот…

Андрей обернулся:

– Да?

– Как его убили?

– Его пытали. И попытались сжечь.

– Сжечь? – Андрею показалось, что Леонтьев чуть покачнулся, крупные руки в карманах спортивных штанов сжались в кулаки. – Ясно, – глухо сказал он и захлопнул дверь.

А Андрей в большом раздумье начал спускаться вниз по заплеванным ступенькам. Тот ужас в полутьме лестничной площадки… Ужас, что второй раз за их краткую встречу лох-несским чудовищем поднялся на поверхность из глубины леонтьевских глаз, привиделся ли он ему? Или все-таки нет?

Маша

– Отстань. Хватит, – сказала она Андрею, глядя на близкий шпиль церкви Нотр-Дам-де-Саблон за окном. – Ты не можешь постоянно меня опекать.

– Постоянно – не могу. Хоть и хотел бы. Но сейчас…

– Сейчас мы выяснили только два факта. Первый: твои убийства и мои изразцы как-то связаны. Второй: за мной кто-то ходит. – Она поежилась, вспомнив липкий ледяной туман на ночной набережной.

– Ты забыла еще очень важное… – Андрей где-то там, в подмосковной деревне, трепал по спине Раневскую – явно, чтобы успокоить нервы. «Шкварк, шкварк», – раздалось в трубке. Маша с нежностью вспомнила, какая жесткая у Раневской шерсть и большая лобастая голова с висящими ушами. И еще бровки! Складывающиеся в абсолютно человеческое страдальческое выражение, когда пес считает себя незаслуженно обиженным.

– Тот человек, что шел за тобой, – прервал ее воспоминания Андрей, – и которого бельгийская полиция по нашей просьбе отыскала на записях с ночных камер наблюдения, нигде не числится.

– Ни в наших, ни в интерполовских архивах, – упрямо возразила она.

– Включая документы типа водительских прав, – не отступал Андрей. – На самом деле ни одна идентифицирующая программа ни у нас, ни в Европе его не опознала.

– Может, это и хорошо? Значит, он точно не преступник, – примирительно сказала Маша.

– Ничего подобного это не значит! – зло прервал ее Андрей. – Хватит вести себя как неразумный ребенок! Это говорит лишь о том, что твой преследователь ни разу не попадался! И как следствие, он умный! И для нас – абсолютно неизвестный. Фантом, призрак! Как я смогу защитить тебя, когда мы ни хрена не можем выяснить ни про него, ни про возможного убийцу тут, в Москве?!

«Шкварк, шкварк», – раздалось в трубке. Маша вздохнула. Раневская там небось кайфует. А ей отдуваться.

– Тупик? – сочувственно спросила она.

– Тупик, – выдохнул Андрей. И добавил уже почти умоляюще: – Пожалуйста, возвращайся!

– Андрей. – Маша натянула одеяло повыше. Снаружи снова полил дождь, и ей почудилось, что, несмотря на закрытые ставни, в комнате потянуло сыростью. – Положим, это действительно так. Изразцы связаны с преступлением. Тогда, возможно, мой путь – единственный, чтобы найти преступника. Ты же хотел, чтобы я вернулась обратно на Петровку? Вот. Считай, что я сюда командирована, чтобы разрабатывать «искусствоведческую» линию. Все равно от меня здесь будет больше толку.

– А я не… – начал Андрей, вновь раздражаясь, но Маша его перебила:

– Надо пользоваться такой возможностью. Пока мой работодатель готов оплачивать расследование. Что на самом деле меня уже даже несколько смущает. Но я выбила себе еще десять дней. И на данный момент ты – на своей Петровке и я – с моим клиентом идем в одной упряжке. Пойми же, в этом ребусе изразцов – разгадка всех убийств: и тут, и в Москве.

– Значит, тебя больше не смущает, что за тобой ходит неизвестный, который, возможно, уже поджег одного человека и инсценировал повешение второго? – Маша услышала, как в голосе Андреея вновь нарастает раздражение.

«Он чувствует себя абсолютно беспомощным, бедняга. Вот и злится», – подумала Маша и сказала примирительно: