– Мы еще ничего точно не знаем про этих двоих…
– Маша! Достаточно! Ты прекрасно понимаешь, что таких совпадений быть не может! – взорвался он.
«Шкварк, шкварк, шкварк!» – раздалось в трубке.
Маша пожала плечами в застывших в комнате сумерках:
– Может. Но это неважно. Все равно надо продолжать. И не спорь со мной. Это бессмысленное занятие. Лучше расскажи мне про Раневскую, а?
Андрей вздохнул. Раздражение схлынуло, остались только усталость и страх за нее. И – нежность.
– Раневская жрет что твой бегемот… – начал он голосом, которым замотанные за день родители рассказывают детям сказки на ночь. А сам продолжал думать о своем.
…Два дня назад она позвонила ему ночью в панике, и он поднял на ноги коллег из российского отделения Интерпола, чтобы проверить, действительно ли за Машей ходит ее «Командор». Честно говоря, он не сильно доверял ее рассказу, да и сама она признавалась, что в ее «бабьем» страхе больше интуиции, чем реальной угрозы. Но это была Маша. Его Маша. И люди из Интерпола в свою очередь поставили на уши бельгийскую полицию.
А те проверили камеры наблюдений там, где она часто ходила: рядом с отелем, на остановке такси и даже на ночном вокзале. Камера честно зафиксировала Машу в традиционных для нее черных джинсах и свитерах, со строго забранными назад волосами и большой сумкой через плечо. Вокруг Маши теснилась разноцветная европейская толпа, и у Андрея даже сердце сжалось, на нее глядючи, – так одиноко она смотрелась. Но в следующую секунду Андрей понял: не зря он переживает. Маша вовсе не была одинока. За ней, метрах в трех позади, следовал человек. Неизвестный не сокращал и не увеличивал дистанцию, но он неизменно находился поблизости – и на вокзале, и рядом с отелем, и на площади перед этим самым отелем. Человек был небольшого роста, носил кепку и темные очки даже в пасмурную погоду. «Шпион несчастный!» – выругался Андрей, поймав себя на том, что вытягивает шею, пытаясь заглянуть под козырек кепки, увидеть то, чего не увидела камера. Но чуда не произошло – человек продолжал оставаться «инкогнито в кепке», он шел следом за Машей, а рядом, совсем рядом, убивали людей одного за другим.
И как ни боялся Андрей за Машу, но с ней трудно было не согласиться. Ведь чем больше становилось жертв – и там, и в Москве, – тем увеличивалась вероятность того, что единственным связующим звеном между русским и бельгийским антикварами, польским прорабом и голландским шахматистом являлись играющие дети на изразцах четырехсотлетней давности. И он знал, что никто лучше Маши не решит этот пазл. И это-то знание и злило его больше всего!
– Я хочу, чтобы ты вернулась обратно в Москву! – повторил он упрямо, прервав на середине слова сказочку про Раневскую.
– Чтобы что? – совсем, казалось, не удивилась этому переходу Маша.
– Чтобы я мог за тобой присматривать!
– Перестань играть в домашнего тирана, – улыбнулась Маша, щелкнув выключателем и взглянув на разложенные на подоконнике изразцы. – Ты и так за мной присматриваешь – видишь, мы выяснили, что за мной действительно кто-то следит.
– И видишь, как нам сразу от этого полегчало, – язвительно отозвался он.
Маша вздохнула:
– Послушай. Кто бы он ни был, убивать меня никто не собирается.
– Да что ты? И откуда такая уверенность?
– Он ходит за мной уже неделю минимум, – сказала Маша твердо, – и у него было много возможностей со мной расправиться. Но он же этого не сделал, так? Значит, он хочет не моей смерти, а…
– А чего?
– Не знаю. – Маша медленно переводила взгляд с одного изразца на другой, внимательно вглядываясь в знакомые – кажется, закрой глаза и увидишь, – рисунки. – Но обязательно выясню.
* * *
Маша решила ехать в Брюгге опять копаться в архивах. Никаких новых мыслей у нее не появилось, все нити оборвались и тоскливо висели в воздухе. Маша, конечно, храбрилась перед Андреем. На самом деле ей было страшно, и потому всю дорогу на вокзал она шла, не оборачиваясь.
В Брюсселе опять царила поздняя осень вместо ранней весны: дождь шел ровно, без перерыва, с ночи. Седрик традиционно выдал ей отельный зонтик, громоздкий и тяжелый, но зато действительно защищающий от этого бесконечного потока. Сам воздух был так насыщен влагой, что Маша, хоть и в двух свитерах и высоких сапогах, чувствовала себя до костей пропитанной этой сыростью.
«Куплю горячего шоколада на вокзале», – посулила она себе бонус и десятью минутами позже, войдя под своды Центральной станции, честно выполнила данное себе обещание в баре под выразительным названием «Терминал». Она увидела его отражение в полированном стальном подносе, который официант держал под мышкой, принимая ее заказ. И замерла.
– Простите? – Официант нахмурился. Странная клиентка на середине фразы будто потеряла дар речи.
– Шоколад, – медленно и четко произнесла Маша, не отрывая взгляда от подноса. – И круассан.
– Хорошо. – Официант ушел, унеся с собой смутное отражение неизвестного в очках. В темных очках, несмотря на проливной дождь.
Маша задеревенела спиной, помешивая горячий шоколад в большой белой кружке и просчитывая возможные варианты поведения: позвать полицию, вернуться в отель на такси… Но, аккуратно положив ложечку на блюдце и маленькими глотками поглощая свой шоколад, решила: она не будет менять своих планов. А попробует проследить за тем, как он следит за ней. Держась при этом людных мест. Может быть, он позвонит кому-то отчитаться? Или передаст слежку кому-нибудь третьему, и этого третьего можно будет высчитать? Маша оставила на круглом шатком столике мелочь за шоколад с круассаном и вышла на перрон, где уже стоял в готовности серый поезд с красной и синей полосами под окнами. Она заскочила в ближайший вагон, но не села, а прошла дальше и, толкнув дверь, оказалась сначала в грязноватом тамбуре, а затем в следующем вагоне. Народу в поезде было немного – будний день, не час пик. Дождь отвесно стекал по двойным стеклам, отчего в вагоне, несмотря на дневной час, было сумрачно и неуютно.
Через три вагона она остановилась и села напротив лысого толстяка в очках и растянутом свитере. Толстяк оторвался от телефона и мимолетно улыбнулся – Маша столь же незначительно улыбнулась в ответ. Села, вытянув ноги, сползла как можно ниже на сиденье, чтобы не быть сразу замеченной от двери. И приготовилась ждать. Поезд медленно тронулся, постепенно набирая скорость, струи воды, перестав падать отвесно, сместились в диагональ. За окном поплыли жутковатые, покрытые гарью и тэгами дома городского предместья, похожие на «квартал красных фонарей» в Амстердаме и еще более депрессивные на фоне безнадежно серого неба. Потом мимо побежали поля с редкими деревьями, и небо будто стало чуть светлее и выше. Маша мельком отмечала смену пейзажа. В висках у нее стучало, и полуприкрыв будто бы сонные веки, она ни на секунду не отрывалась взглядом от двери. Наконец та отъехала в сторону.
Он стоял на пороге, в легкой куртке и неизменных черных очках. Маше он показался невысоким, даже каким-то тщедушным. Небольшая круглая голова на жилистой тощей шее повернулась вправо, влево, изучая «содержимое» вагона. Маша сдвинулась еще на пару сантиметров вниз. Человек в кепке медленно пошел по вагону, Маша зажмурила глаза, притворяясь спящей: идиотка, дура набитая! Почему она не послушалась Андрея?! Кто помешает ему расправиться с ней сразу, сейчас, прямо на глазах у обалдевшего толстяка? Стук поезда заглушал шаги. Он должен был быть уже совсем рядом.