И это слышали многие.
Правильные слова.
Именно те, которые должен был услышать король, которых жаждал всей душой. Его, неуверенного в себе, раненного и безумием отца, и предательством матери, Жанна покорила с первой встречи. Вот только Жиль знал цену венценосной любви.
Нельзя верить королям.
И богословам.
На богословах настоял Гийом, который с первого дня объявил Жанну самозванкой.
— У меня слишком много врагов, — сказал он, когда Жиль выразил свое удивление. — И теперь они увидят шанс. Объединятся вокруг Жанны… поддержат ее… нам это и надо. А богословы не помешают. Найдутся те, кто объявит ее ведьмой. Нельзя, чтобы в это поверили…
Следствие длилось три недели.
Жиль ждал.
Он нервничал, сам не ведая отчего.
Пуатье. Дом мэтра Жана Рабато, адвоката парижского парламента, присоединившегося к королю два года назад… но верного Гийому.
Жан наблюдал и докладывал, впрочем, записки его были скупы. Они лишь распаляли любопытство Жиля, да и не только его. Переживал и дофин, страшась лишиться и этой поддержки… Только Гийом был спокоен, и это спокойствие порой казалось издевательским.
Последнее письмо от Жана Рабато получилось многословным, и Жиль понял отчего, когда многие копии этого письма разошлись по двору.
И за пределы оного.
Это письмо повторяли слово в слово, с затаенным восторгом, с надеждой, с верой даже, что вскоре все изменится.
«От ученых богословов, с пристрастием изучавших ее и задававших ей множество вопросов, я слышал, что отвечала она весьма осмотрительно, как если бы она была хорошим ученым, так что их повергли в изумление ее ответы. Они считали, что в самой ее жизни и ее поведении крылось нечто божественное; в конце концов, после всех допросов и расспросов, проведенных учеными, они пришли к заключению, что в ней нет ничего дурного, ничего противоречащего католической вере и что, принимая во внимание бедственное положение короля и королевства — ведь король и верные ему жители королевства пребывали в это время в отчаянии и не знали, на какую помощь еще надеяться, если только не на помощь Бога, — король может принять ее помощь».
Король может принять.
Не дофин.
Не сын сумасшедшего Карла и Изабеллы, надо полагать, тоже безумной… но король.
И сгорбленная спина расправилась, а во взгляде появилось нечто такое, что заставило и Гийома хмыкнуть:
— А наш-то не совсем пропащий. — Это он произнес одними губами и не был услышан никем, кроме Жиля. Да и кому он стал нужен, опальный Гийом, утративший всю былую власть?
Нет, король его не отослал, но… знающим достаточно и малого, чтобы понять — за ссылкой дело не станет. Быть может, день, быть может, два… неделя…
Да и надо ли тратить силы на того, чья свеча почти погасла? Есть ведь новая, яркая…
Жанна.
Девица Жанна.
Орлеанская дева…
Нет, Жиль помнит, что поначалу она была просто девицей Жанной, которой благоволит король, настолько благоволит, что в нарушение всех законов объявил оную девицу рыцарем.
Ей изготовили доспехи.
А Жиль преподнес ей пояс, собственный, подаренный ему дедом. Он сам не мог бы сказать, что подвигло его на такой вот дар… Жанна не спрашивала.
Приняла с поклоном.
Сказала лишь:
— Господь тебя простит.
— За что?
Она улыбнулась и ответила:
— Пока не за что… Ты будешь со мной?
Она никогда не называла его братом при людях, не то стесняясь этого, самою ею выдуманного родства, не то, напротив, не желая досаждать ему.
…Путь из Блуа до Орлеана.
…И город, осажденный англичанами, утомленный, почти готовый сдаться на милость чужаков.
…И собственный страх Жиля, странный, вовсе не достойный воина. Однако именно у стен Орлеана его охватило смятение. Разве способна восемнадцатилетняя девица освободить несчастный город? Сделать то, что оказалось не под силу бывалым воинам?
Сумела.
Девять дней понадобилось Жанне.
Всего-то девять дней, но тогда они казались Жилю вечностью. И пожалуй, он понял, как выглядит преисподняя. В ней нет огня, разве что кипящая смола, зато в нынешней преисподней хватает грязи.
Крови.
Боли.
Мертвецы и раненые. Раненые и мертвецы. Мертвецы Жилю нравятся больше, они молчат. И окрестные вороны счастливы. Их так много, что порой само небо кажется черным. И за хлопаньем птичьих крыл, за мерзостными голосами их слышится хохот того, кого принято именовать врагом рода человеческого.
Уж ему-то, должно быть, весело.
…Позже в книге магистрата запишут так: «Солнце уже склонялось к западу, а французы все еще безуспешно сражались за ров передового укрепления. Жанна вскочила на коня и отправилась в поля. Вдали от взоров… Жанна погрузилась в молитву между виноградных лоз…»
Ложь.
Она была там.
Среди грязи и крови, умудряясь оставаться чистой. И голос ее звенел над полем битвы.
…Позже скажут, что она обратится к небесам и те ответят Жанне.
Чудо случится.
И стрелы выпадут из рук англичан, приведенные в замешательство люди взглянут в небо. И архангел Михаил явится во всем своем величии и блеске. Он будет ступать по небесам, сопровождаемый многими ангелами. По мановению руки его обратятся в прах луки англичан, станут землей их мечи.
Жиль не знает.
Жиль не видел.
Нет, он видел людей, которых вдруг охватило безумие. Кто-то крикнул:
— Смотрите, архангел! Я вижу его! Вижу!
И этот крик подхватят многие голоса…
Жиль тоже взглянет на небо, низкое и серое, но увидит лишь воронье. Слишком грешен? А плевать. Главное, что англичане, которых тоже, надо полагать, коснулось это всеобщее сумасшествие, отступили. И осада, длившаяся семь месяцев, была снята.
Разве сие не чудо?
— Ты слишком много думаешь, — как-то сказала ему Жанна, когда они вновь остались наедине. Ныне это случалось редко. Слишком много оказалось тех, кто желал выказать свое почтение новой святой. — И голос твоего разума заглушает в тебе голос сердца.