— Это плохо?
— А разве хорошо? — Жанна смотрела снизу вверх обычным своим кротким взглядом, от которого Жилю становилось не по себе. — Если сердцу не позволять говорить, то оно окаменеет и перестанет чувствовать. А за ним и душа сделается мертвой.
Ему бы хотелось возразить, но Жиль не знал как.
Ждал.
Пожалуй, тогда все они замерли в престранном ожидании… Очередного чуда? Явления Михаила, который освободит Францию от англичан? Было бы сие весьма удобно.
Но архангел не спешил являться.
И англичане остались, пусть и не смели более соваться к Орлеану.
Слава Жанны росла день ото дня, что неимоверно злило Гийома.
— Нет, ты только послушай! — Он, не имея собеседника иного, спешил выплеснуть свой гнев на Жиля. — «Ее голос какой-то странный. Поверьте, я кое-что понимаю в голосах, но такого еще не слышал. Он нежный и тихий, как у ребенка, несмотря на это, в бою он заглушает весь грохот и вой…»
Он скомкал письмо, но тут же его расправил и прочел дальше:
— «…Это очень странно, и мы все можем об этом свидетельствовать: когда она едет с нами, птицы из леса слетаются и садятся к ней на плечи. В бою случается, голуби начинают порхать возле нее…» Голуби в бою! Идиоты! Кругом одни идиоты… Еще немного, и они решат, будто от нее пахнет розами!
От Жанны пахло войной.
Прежде запах этот казался Жилю едва ли не самым сладостным из всех ароматов мира. Запах человеческих тел, утомленных дорогой. Пыли, что оседала на одежде. Конского пота и навоза. Грязи. Гноя. Притираний, которыми пользовались гулящие девки, желая перебить исконный свой смрад… крови и аптекарской телеги, где кто-то да умирал.
И никаких роз. Розам не место на войне. И женщинам тоже.
— Кажется, что в присутствии Жанны воздух становился прозрачным для тех людей, кому жестокая ночь еще не омрачила разум… — Гийом расхаживал по палатке, не способный успокоиться. — И сердце находит успокоение… рядом с ней мужчины забывают бранные слова, а женщины испытывают глубочайшее раскаяние во всех грехах… ее просят благословить младенцев… ее любят…
— Разве ты не этого добивался?
Жилю было непонятно. Им требовалось оружие? Жанна стала тем мечом, который ниспослал Господь. И меч этот в руке народа способствовал избавлению страны.
Орлеан был освобожден.
А следом за ним и Жаржо.
Мён-сюр-Луар.
Божанси…
Английские крепости сдавались одна за другой, и каждая победа множила славу Жанны.
— Ее слишком много, — признал Гийом. — Куда ни глянь, всюду она… Это уже не нравится королю.
…Не нравилось.
…И он готов был принять корону из рук святой, но и только.
Он был счастлив, когда над стенами Орлеана поднялись его знамена, но после битвы при Пате… Армия разгромлена, грозный Тальбот взят в плен, Фалстаф спасается бегством, а в народе появляется слух, что корону надобно отдать вовсе не тому, кому она принадлежит по праву рождения…
…Нет, Жанна не желает занять престол.
Пока не может.
Она идет к своему королю и преклоняет колени, говоря, что настало время.
Поход в Реймс.
И коронация. А ведь находились те, кто до последнего не верил, что коронация таки состоится. Но она вновь оказалась права. Пожалуй, она слишком часто оказывалась права. И город за городом открывали ворота, приветствуя короля и Жанну.
Жанну и короля.
И тот, разрываемый противоречивыми чувствами, улыбался. Кивал благосклонно. Принимал подношения, но… запоминал.
За королями водится запоминать…
В Реймсе Карла встретили весьма благосклонно, и рядом с ним нашлось место для Жанны. Многим сие не по нраву пришлось, тем, кто благороден, тем, кто правом крови наделен привилегией быть рядом с троном. А она… кто она такая?
Святая пророчица?
Возрожденная Екатерина, как о том говорят многие?
Или действительно безумная девица, чье безумие оказалось заразным? Жиль не знал и сам. Любил ли он Жанну? Да. Ее невозможно было не любить. Слишком уж она светлая, слишком яркая для этого грязного мира, который очень жесток для нее. Она… иная.
В его любви не было ничего запретного.
И зря ревновала Катрин. Жанна… сестра? Он хотел бы знать наверняка, но не скажут… Дед точно не скажет, он стал совсем плох и вот-вот отправится к Богу ли, к дьяволу, который наверняка ждет, чтобы напомнить обо всех прегрешениях старого де Креона. Их же набралось немало.
Боится ли дед смерти?
Он шлет пространные послания, рассуждая о сути жизни, о телесной слабости, которую можно преодолеть. Ищет еще свой эликсир. О душе бы подумал…
…А ведь сам Жиль думает.
И молится, пожалуй, искренней, чем когда бы то ни было прежде… Нет, этот год изменил его. Их всех. И ярость Гийома объяснима. Он ведь тоже хочет поверить, всем сердцем ощутить то, что испытывают иные в ее присутствии, но не способен.
Гийом все же выдохся.
Присел.
Швырнул донесение в жаровню, которая горела, хоть на дворе и стояло лето. И без жаровни было жарковато.
— Мы должны с этим что-то сделать, — произнес Гийом после долгого молчания, которое, как показалось Жилю, готово было длиться вечность, — с… этой девкой.
— Я тебя не понимаю! — Жиль почувствовал, как закипает. — То ты желаешь, чтобы она появилась и помогла. То вдруг это тебя злит… И что ты собираешься сделать? Рассказать правду?
Гийом мотнул головой.
Нельзя.
Ему простили бы многое, но не обман короля…
— Нет… молчи, Жиль. Заклинаю, ради собственного блага… ради блага своей жены, если уж она тебе дорога, молчи.
Он и не собирался никому ничего говорить.
Не дурак.
— Мы не выступим на Париж… — Гийом успокоился. Теперь, избавившись от ярости, он вновь вернул себе прежнее, слегка сонное обличье.
— Но…
Самое время.
Англичане бегут. Череда поражений подорвала их дух. Они боятся не столько французских пушек, сколько Жанны. Грех не воспользоваться этим страхом. Жанна права в том, что следует выступать немедля, пока к Фалстафу не подошли свежие силы…