Умный больно.
Внуки-то приезжают раз в год, а бывает, что и реже. И чужие они, пусть и любит их Людмила Никифоровна, но не понимает. Верно, оттого и тянется к соседкиным детям. Их у Софьи восьмеро, потому как супруг Софьин — человек дюже верующий. Конечно, и сама Людмила Никифоровна в бога верует, в церковь ходит, да только ее вера, видимо, иная какая-то, потому как чураются ее соседи. А единственный раз, когда заговорить изволили, то о том, что в церкви все неправильно, что надобно Людмиле Никифоровне к истинному учению припасть.
Она отмахнулась.
Может, и не сильно образованная, но и не глупа. О сектантах слышала и тогда от всей души пожалела и соседей, и детишек их. Родители только и горазды, что молиться.
Муж Софьин на работе цельными днями пропадает. А жена по дому белкой крутится, то готовит, то стирает… и старшие дети помогают. А еще приводят ей малышей от сестер по вере, которым работать надобно. И получается вроде детского сада на дому. Детишек много, пригляд за ними нужен. А Людмиле Никифоровне не в тягость. Нет, сама Софья ее чуралась, но бывало, что исчезала на день или на два, оставляя хозяйство на старшую дочь, Милочку. Та же с соседкой была в отношениях хороших.
— Не хочу я, — призналась как-то Людмила. — Отец говорит, что мне замуж пора… нашел жениха, а я не хочу, как мама…
Она была молоденькой, но какой-то забитой, робкой. И эта робость несказанно Людмилу Никифоровну злила. Да и то, какой замуж, когда девке только-только шестнадцать минуло?
— Не ходи.
— Отец побьет.
— Пригрози, что заявление в милицию напишешь.
Милочка покачала головой и, обняв себя, сказала:
— Вы не понимаете. Тогда меня отправят… к учителю на хутор… перевоспитываться. А оттуда не сбежать и… и лучше уж замуж.
Это было сущим безумием.
— А еще лучше работу бы найти. Если деньги зарабатывать, тогда отстанут. — Людочка вздохнула: — Только кому я нужна?
Тогда-то Людмила Никифоровна и помогла.
Во-первых, поступить в медицинское училище, в котором у нее остались знакомые. А затем и приработок найти. Во-вторых, знакомых у Людмилы Никифоровны имелось превеликое множество, нашлись и такие, которые сумели побеседовать с Милочкиным отцом.
Тот разозлился, конечно, скандалить пришел, но как-то боязливо, что ли.
— Не вмешивайтесь не в свои дела, — сказал он, пощипывая козлиную бородку. — А не то пожалеете!
— Угрожаешь? — поинтересовалась Людмила Никифоровна, которая угроз подобных не боялась вовсе. — Гляди, я еще одно заявление написать могу.
Сосед убрался, а Милочка исчезла на две недели.
— Папа так злился, — сказала она, с трудом сдерживая улыбку. — Вы не представляете! Заставил меня грехи замаливать… а учиться разрешил. Вроде как у меня теперь путь такой, медсестрой быть. Ближним помогать. Господь это благословляет.
Милочка фыркнула:
— Они думают, что я буду работать и зарплату им отдавать.
— А ты не будешь?
Милочка покачала головой и тихо произнесла:
— Мне бы только зацепиться немного, и я уйду… так уйду, что они концов не найдут. Спасибо вам большое, Людмила Никифоровна…
Она исчезла не сразу.
Училась старательно, верно понимая, что это — ее единственный шанс вырваться. И та знакомая, которой Людмила Никифоровна поручила за девочкой приглядывать, Милочку нахваливала. Она же и нашла подработку в местной лечебнице, сначала санитаркой, а потом и медсестрой на полставки.
Об исчезновении Милочки Людмила Никифоровна узнала от соседа, который заявился в некотором подпитии, что было само по себе удивительно.
— Где она?! — Он потрясал тощими кулаками.
— Кто?
— Милка.
— Не знаю, — совершенно искренне ответила Людмила Никифоровна. Милочку она не видела уже несколько недель и, говоря по правде, несколько беспокоилась.
— Знаешь! — взвизгнул сосед. — Это ты ее сбила с пути истинного!
— По-моему, Милочка уже совершеннолетняя, а потому в состоянии выбрать свой собственный путь, — спокойно ответила Людмила Никифоровна и не удержалась от искушения: — А если вам вдруг взбредет в голову ее преследовать, то я постараюсь, чтобы вашей сектой, наконец, занялись…
Это несколько охладило пыл соседа.
Несколько раз к Людмиле Никифоровне заявлялись непонятные личности, весьма вежливые. Они не угрожали, но после их визитов у Людмилы Никифоровны оставалось премерзкое ощущение, которое оборачивалось тахикардией и высоким давлением.
Да и за Милочку она поневоле волноваться начала. Однако та объявилась сама, подкараулив Людмилу Никифоровну на кладбище.
— Я знала, что вы обязательно придете, — сказала Милочка, улыбаясь. — Третий день уже жду… Я помню, что вы всегда в годовщину его смерти приходите… Беспокоиться начала…
— Сердце прихватило, — призналась Людмила Никифоровна, которой было весьма радостно, что о ней не забыли.
— Из-за меня, да? Простите, я ничего вам не сказала… я никому ничего не говорила, боялась, что…
— Все хорошо.
— Я цветы принесла, — Милочка протянула букет желтых хризантем. — Помнила, что вам такие нравятся.
Цветы были крупными, пушистыми. И да, Людмила Никифоровна хризантемы любила, чай, покойный супруг, дослужившийся до генеральских чинов, мог и розами побаловать, но всегда хризантемы покупал. А теперь вот и она ему носила.
В память.
— Спасибо.
— Это вам спасибо, Людмила Никифоровна. Без вас у меня не получилось бы вырваться. Вы извините, что я так… я еще боюсь. Если они меня найдут… — Милочка зябко повела плечами. — Вы не подумайте, что я неблагодарная. Я очень благодарная. И как только смогу, то… Вы моей маме передайте, что со мной все хорошо.
— Где ты?
— Предложили работу. Присмотреть за одним… больным. Он не совсем, чтобы болен… точнее, у него депрессия. Мать умерла. А потом… он художник, и выставка была. Про нее написали плохо, вот он и сорвался, запил… к нам попал. Он не сумасшедший!
То, с каким жаром Милочка уверяла, что ее подопечный вовсе не безумен, Людмиле Никифоровне категорически не понравилось.
— Он молод?
— Молод. — Милочка зарделась. — И да, он очень мне нравится. Но я все понимаю. Не пара ему. Он поправится и думать обо мне забудет. И я не натворю глупостей.
Обещание, которое охотно дают многие молодые девицы, и дают совершенно искренне, но с легкостью нарушают.
— И никакого романа не будет. Просто… он очень милый. И слушает меня. И сам рассказывает. У него была такая тяжелая жизнь…
— Милочка…