— Нет, Людмила Никифоровна. Я его не брошу, и не просите.
— Будь осторожна.
— Буду… и я вам стану иногда звонить, ладно?
— Буду рада.
Против ожиданий, Милочка сдержала слово. Она звонила раз в неделю, просто поговорить, и Людмила Никифоровна поймала себя на мысли, что звонков этих ждет с немалым нетерпением, что Милочка стала ей ближе и родней собственных внуков. Ей было немного стыдно, но врать себе Людмила Никифоровна не привыкла.
Она к Милочке привязалась.
И беспокоилась за нее, как за родную. Впрочем, шло время, а Милочка по-прежнему работала на старом месте, и Людмила Никифоровна уверялась, что ничего-то дурного не случится. В конце концов, Милочка, в отличие от многих своих сверстниц, получила весьма строгое воспитание.
Людям свойственно тешить себя пустыми надеждами.
— Когда она забеременела? — Кирилл не прерывал монолог Людмилы Никифоровны, слушал ее внимательно, лишь изредка хмурился.
И Жанна, наблюдая за скупыми проявлениями его эмоций, удивлялась тому, что он и вправду думал, что молодая девушка устоит перед Игорем.
Он сумасшедший. Возможно. Но он не похож на сумасшедшего. А вот на несчастного одинокого парня, который страдает от козней родни, — вполне… В несчастных влюбляться легко.
Людмила Никифоровна не спешила отвечать на вопрос. Она вздыхала, мялась, поглядывая на икону, с которой на старушку строго взирал печальный святой. И врать перед взглядом синих его очей было невозможно.
— Так… через год… пришла ко мне, вся такая счастливая… она-то уже перестала своих бояться. Встретила как-то папашу и много ему чего наговорила… не знаю чего уж, но он сбежал и сидел тихо-тихо… Она и осмелела. Слишком осмелела.
Людмила Никифоровна и без слов поняла, что случилось. И что чего-то хорошего Милочке с этой беременности ждать нечего.
— Вы не понимаете, — Милочка прижала руки к груди. — Он меня любит. И мы обязательно поженимся…
— Когда?
— Попозже… У него такие родственники — просто жуть.
— Не верь.
Людмила Никифоровна была далека от мысли, что рожать детей надлежит исключительно в законном браке. Ей и прежде этакая позиция казалась сущей воды лицемерием, а в нынешние вольные времена внебрачным ребенком и вовсе никого не удивишь. Но одно дело рожать, когда за спиной родня стоит, которая худо-бедно да поможет дитя на ноги поставить, и другое — одной. А в том, что Милочка останется одна, Людмила Никифоровна не сомневалась.
Что богатенькому кавалеру до Милочки? Тем более такому.
— Что ты творишь? — Людмила Никифоровна по-своему попыталась Милочку образумить. — Ты же училась. Ты же понимаешь, что если отец ненормальный, то и ребеночек таким будет…
Милочка лишь улыбнулась, как показалось, снисходительно, и ответила:
— Вы все неправильно поняли.
— Так объясни!
— Пока не могу…
— А когда сможешь?
— Людмила Никифоровна, поверьте, я знаю, что делаю… и мой ребенок… хорошо бы девочка. — Милочка улыбнулась той особенной улыбкой, которая преображает женщину. В этот миг она была прекрасна.
— Почему?
Не то чтобы Людмилу Никифоровну так уж беспокоил пол будущего ребенка, она уже смирилась и с его появлением, и с тем, что ребенка этого будет растить вместе с Милочкой… и, наверное, даже обрадовалась, поскольку чувствовала в себе силы, но не знала, куда их приложить…
— Потому что только женщина будет ее воплощением.
— Чьим?
— Жанны д’Арк, — пояснила Милочка, видя недоумение Людмилы Никифоровны. — Вы не подумайте, я не сошла с ума, но он — ее потомок.
— Деточка…
— Давно уже не деточка, Людмила Никифоровна. Спасибо вам за все, что вы для меня делали… и делаете… и я знаю, что, если что-то случится, вы меня не бросите, но… я видела ее пояс! Я держала его в руках! И я знаю, что он настоящий.
— Погоди, не спеши…
Милочка вскочила:
— Он привозил меня… их не было, уехали… а он привез и провел в ту комнату… показал… дал взять в руки… ему нельзя, пояс не для мужчин. Жиль де Ре предал свою сестру, понимаете? Она верила, что избрана Богом… а они воспользовались. Хотели объединить страну… а потом ее сожгли. И Жиль ничего не сделал, чтобы спасти… вот и получилось проклятье. Мужчины рано умирают. Кстати, его самого тоже сожгли потом. Обвинили в колдовстве и… — Милочка остановилась и резко обернулась: — Вы мне не верите?
— Верю, — поспешила сказать Людмила Никифоровна. — Успокойся, пожалуйста. Тебе нельзя волноваться.
— А я не волнуюсь. Я знаю, что у нас все будет хорошо. Мы просто пока не можем пожениться. Но скоро старуха умрет, и тогда…
— Какая старуха?
— Его бабка. Ужасная женщина. Она всем мешает. Но Господь ее покарал. Она раком больна. И умрет. Тогда он отдаст мне пояс… не мне, я на него прав не имею, но нашей дочери. И та будет счастлива.
— Ты так уверена?
В этот миг Милочка сама походила на сумасшедшую.
— Конечно. Пояс защитит от всех бед. Старуха вон…
— Ты же сказала, что она умирает. От рака.
— Умирает… но без пояса уже бы умерла. Она богата. Удачлива. И вообще… у нее есть все. И будет у нашей дочери…
В тот вечер Милочка ушла поздно, чтобы исчезнуть на долгих четыре месяца. Появилась уже после Рождества, в новом пальто, которое не скрывало округлого живота. И живот Милочка придерживала обеими руками. По улице она шла медленно, гусиной походкой, свойственной беременным женщинам. Она пришла к Людмиле Никифоровне и, вытащив из кармана стопку стодолларовых банкнот, положила на стол.
— Можно, я у вас поживу немного?
— Откуда деньги?
Их было много. Тысячи две, а то и три, если не больше.
— Не волнуйтесь, это честные деньги! — поспешила уверить Людочка. — Он нам дал… чтобы мы о себе позаботились… и сказал, чтобы я квартиру сняла… то есть у меня есть, он нашел, но… я не хочу одна оставаться.
— А твой…
— У него сложный период в жизни, — вздохнула Милочка. — За ним следят. Хотят наследства лишить, и вообще… нам пока нельзя видеться.
На языке Людмилы Никифоровны вертелись злые слова, что период этот — фантазия ее незадачливого кавалера, которому вовсе не хотелось жениться на Милочке, а деньги — отступные. Но Людмила Никифоровна сдержалась, ничего не сказала.
Жаль ей стало девочку.
— Можно? — Милочка смотрела с надеждой. — А нам девочку обещали… Я подумала и решила, что Евой назову. Нравится вам имя?
— Очень.
— Отец называл Еву грешницей. Говорил, что все женщины от нее пошли, все подлые и низкие, и должны у Бога прощение вымаливать… а она же ничего не сделала. Только яблоко взяла, и все… И мне просто имя нравится. Красивое.