Что они ей пообещали?
И тому, кто…
Жиль замер. Этого свидетеля он знал. Медленно и важно, окруженный стражей, словно знатный господин, по залу суда шествовал Прелати…
Жиль закрыл глаза: вот, значит, кто…
Франческо Прелати говорил громко, и каждый человек в зале слышал его. И люди были заворожены рассказом этого итальянца… а он… он безо всякого стеснения повествовал и об опытах на мертвецах, которые проводил по приказу Жиля, и про демона, про волшбу, колдовство… золото… про то, что на золото Жиль покупал детей…
Он был так убедителен, лжец и обманщик.
Так…
— Думаю, — епископ заговорил, когда проклятый монах в лживом своем раскаянии опустился на колени и испросил прощения, — вина обвиняемого доказана в полной мере.
— Лжец… — Жиль произнес это шепотом, но был услышан.
— Однако же он, дьяволопоклонник, продолжает упорствовать и скрывать иные грехи, быть может, куда более тяжкие, а потому…
…Пытка.
…Снова пытка.
…Выяснения истины ради.
Он слушал речь епископа, который говорил о дьяволопоклонниках и еретиках, о том, что иные, и будучи загнаны в угол неопровержимыми доказательствами их вины, все одно не спешат очистить душу раскаянием…
…Каленым железом. Огнем и водой.
…Они снимали с этой души слой за слоем. И Жиль захлебывался криком. Ему позволяли отдохнуть, затянуть раны, но лишь затем, чтобы вновь приняться за измученное тело.
— Раскайся, — шептал епископ, который лично следил за допросом. — Раскайся во всем, и Господь смилуется над тобой.
Он и вправду верил, что говорит от Его имени?
Верил.
И благословлял на новую боль… и Жиль держался. Он ведь к боли привычен… он ведь был ранен, и не единожды, но… там — иное, а здесь… здесь боли было слишком много.
Он не струсил.
Он просто хотел, чтобы все закончилось. И сказал то, что от него желали услышать.
Не поверили.
— Ты что-то скрываешь…
Так ему говорили.
А он… он не знал, чего еще им надо.
Что скрывает?
— Расскажи, — требовал епископ.
— О чем?
— О Жанне… до нас дошли слухи, что ты знаешь, откуда она взялась на самом деле…
И Жиль рассмеялся: вот в чем, оказывается, дело. Им нужны были не только его тело, душа и золото, но еще и правда.
Зачем?
Затем ли, что Жанну не забыли? И люди называют ее святой… молятся… таким вот, как епископ, это не по душе… святость не для простонародья…
— Я ничего не знаю, — сказал Жиль.
И боли стало больше. Ее было так много, что в одночасье она вдруг заполнила его тело и разума лишила, и когда он сорвал голос, то услышал голоса ангелов.
И рассмеялся.
Наверное, тогда они и решили, что он окончательно обезумел. Пускай. Жиль ведь еще тогда желал услышать, как поют ангелы…
— …он бесполезен.
…А пояс остался у Катрин. Жиль надеялся, что его жену не тронут…
Ангелы пели все громче, избавляя Жиля от забот и терзаний. Они пели о том, что земное следует земле оставить, а на небесах его, Жиля, заждались.
— Я ведь грешен, — возражал он ангелам.
Но те отвечали, что нет вовсе безгрешных.
— Я не верил…
Но те отвечали, что вера и молитва — разное… и нет дурного в поисках истины, ведь разум был дарован Господом, как и душа…
Жиль де Ре был казнен 26 октября 1440 года.
Перед казнью он произнес прилюдную исповедь. С ним на костер взошли двое слуг из числа наиболее упрямых, не желавших свидетельствовать против господина.
Монах Франческо Прелати и поставщица мальчиков Меффрэ были отпущены на свободу…
Леха появился через две недели.
Эти недели прошли словно в тумане.
Показания. И допрос. И прочтите, распишитесь. Жанна читала, ее слова, а будто чужие… и все так нелепо сквозь призму терминов.
Услышала.
Узнала.
Довела до сведения…
Кирилл держится рядом, и его близость уже воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Без него Жанне было бы много сложней все это пережить.
Однажды Жанну удостоила визитом Ольга. Она пришла под вечер, не озаботившись предупредить о появлении своем звонком. И потому, открыв дверь, Жанна удивилась: не ждала она родственников в гости.
— Мама желает тебя видеть, — с порога заявила Ольга. Поздороваться не удосужилась.
Она вошла.
Огляделась.
Скривилась.
А ей не идет траур, пусть и костюм ее, черного цвета, роскошен, но в нем Ольга выглядит постаревшей, причем постаревшей до срока.
— Я не хочу…
— Не глупи, — отрезала Ольга. — Старуха хочет тебя видеть, и если ты не появишься, то заявится она. Радуйтесь.
— Чему?
— Вы своего добились…
— Мы ничего не добивались.
— Неужели? — Ольга стиснула черную, расшитую бисером сумочку. — Ты не добивалась. Ты просто объявилась и получишь то, к чему многие стремились. Не думай, я не настолько наивна, чтобы полагать, будто старуха оставит наследство мне. Меня она презирает. И, возможно, за дело… Чаю не предложишь?
— Кофе.
— Пускай будет.
На кухню Ольга прошла не разуваясь.
— Значит, здесь Женька и жила… Я ей завидую.
— Чему?
— У нее хватило духу отказаться от всего… деньги — это ловушка, деточка… к ним привыкаешь. К тому, что они дают, и не думаешь, что даешь взамен. Тебе кажется, что, если есть деньги, есть и власть, а на самом деле… на самом деле это ты во власти денег.
Кофе Жанна варила в старой медной джезве, которая осталась еще от бабушки. И Ольга молчала, курила, думала о своем, а Жанне неловко было мешать этим ее мыслям, наверняка важным.
— Старуха попалась в капкан своего богатства. Она так долго выбирала достойного наследника, что осталась вовсе без наследников…
Ольга стряхивала пепел на скатерть, но Жанна и сейчас сдержала замечание. Скатерть старая, и давно ее пора было отправить на помойку.