— Отниму.
— Не все. Ты возьмешь свою долю наследства, что будет справедливо. И старуха прекрасно это понимает. Но и ее правнучка не останется нищей. А там, глядишь, она вырастет достойной прабабки.
— Тебе не говорили, дорогая, что иногда лучше промолчать?
Он злился забавно. Пыхтел. Хмурился. Но это было… не по-настоящему… и Жанна, закрыв глаза, легла на траву. Она просто лежала, наслаждаясь спокойствием и солнечным теплом. И, кажется, лежала долго, пока Кирилл не сказал:
— Пора. Там еще Леха заглянуть обещал с историей…
Леха появился с историей и воздушными пончиками, щедро посыпанными пудрой. Он устроился на кухне и пакет подвинул к себе.
Пил кофе из большой кружки.
Громко говорил.
И подначивал Кирилла, который привычно дергался, но держался. И тоже ел пончики, брал руками из пакета и пальцы облизывал.
— Вкусно, — признал он, наконец. — Я уже и забыл, до чего это может быть вкусно… спасибо.
— И тебе, — серьезно ответил Леха. — Извини, что не поверил поначалу… ну, что Стасика убили…
Кирилл кивнул.
А Жанна, сидевшая тихо, старавшаяся быть незаметной, отметила про себя, что Стасиком, надо полагать, звали того парня, который отравился Кирилловым коньяком.
Случайная жертва.
— А этот твой… родственничек — изрядная скотина. — Леха перешел от пончиков к бутербродам. Ел он без малейшего стеснения, выбирая те, где ветчины побольше, урча от удовольствия. — Но скотина трусливая. Чуть тряхнули, сразу и запел… немного бы характера, отделался бы покушением на убийство… ну там, любовница шантажировала ребенком… при хорошем адвокате и срок был бы минимальный. А он раскололся и теперь по полной пойдет.
— Из-за денег? — тихо спросила Жанна. А Леха поскреб небритую щеку и сказал:
— Вроде как да… но и нет… оно редко бывает, чтобы совсем уж просто… люди — твари такие… замудренные. Иной раз вроде все понятно, очевидно, а как копнешь, то и выплывет…
— Что выплывет?
Леха усмехнулся:
— Все выплывет. И тут деньги — это повод… предлог… а на самом деле он ненавидел женщин.
Всю свою жизнь Николай знал, что появился на свет по ошибке.
Мама хотела девочку.
Умную и красивую, как Валентина. Нет, пожалуй, более красивую и куда более отзывчивую, потому как самой Валентине нет дела ни до матери, ни до ее нужд, ни вообще до чего бы то ни было, кроме науки. А кому, спрашивается, наука нужна?
Нет, нужна конечно, но у Валентины иное предназначение.
— Брось, мама, — сказала как-то сестра, вынырнув ненадолго из книги, которую читала за завтраком. Впрочем, читала она и за обедом, и за ужином, и в остальное время. — Какое предназначение?
— Наследовать. — Мама была настроена серьезна.
— Что наследовать? — Валентина книгу закрыла, но сунула меж страниц палец, и, значит, разговору этому предстояло быть недолгим.
— Пояс. И состояние.
— Бабушка пока жива.
— Пока, — с выражением произнесла это слово мама. — И тебе ли не знать, что это — ненадолго… у нее рак…
— И протянет она год, или два, или все десять. Современная медицина порой чудеса творит.
Кажется, это было не то чудо, которого мама желала. И Николай мысленно с ней согласился. Рядом со старухой — а в мыслях он именовал бабку именно так, пусть ничего старушечьего в ее облике и не было, — он чувствовал себя ущербным.
Недостойным.
Нет, она ничего не говорила и даже была по-своему приветлива, но ее взгляд, холодный, расчленяющий. И эти губы, которые поджимались, стоило взгляду зацепиться за Николая. И манера говорить с ним снисходительно, медленно, будто с умственно отсталым.
А он не глупее Валентины!
Родился вторым в паре, будто уже тогда признав первенство за сестрой.
— Валечка, — мама отложила диетический тост, намазанный диетическим же маслом, — подумай хорошенько. Ты же не допустишь, чтобы семья осталась ни с чем?
— Семья, — усмехнулась Валентина, — не останется ни с чем. Ты так говоришь, будто мы нищие.
— Нищие и есть.
— Мама, у тебя имеется своя квартира. У меня… даже у Николаши…
И в голосе Валентины проскользнули те самые снисходительные ноты, которые заставили Николая подобраться.
— Нам оставят содержание…
— То есть тебя не волнует, что Алла получит все?
— Не волнует, — спокойно сказала Валентина.
— Алла не справится с наследством.
— Или, скорее, не станет делиться, — уточнил Николай и был удостоен раздраженного взгляда. А разве он сказал неправду? Алла удушится за копейку.
Жадная. И стервозная. Ей нравилось думать, что она стоит выше прочих, вот только правда была в том, что Аллочка сама возвела себя на пьедестал.
— Николай, помолчи, — мама была раздражена. Она всегда раздражалась, когда речь заходила о сыне, словно он был виноват в том, что появился на свет.
Вот если бы третья дочь…
Амбициозная.
И умная. Красивая. Достойная продолжательница династии, которой мама могла бы гордиться… а ведь он когда-то думал, что если постарается, то мама будет гордиться и сыном.
Учился.
Не хуже Валентины и точно лучше Аллочки.
Олимпиады… награды… Ни на одно награждение не явилась… и собрания родительские игнорировала, а ведь там Николая хвалили.
Ставили в пример.
Он и поступил-то сам, без труда, тогда как Аллочку старательно устраивали, искали знакомых, обходные, окольные пути…
— Кстати, почему бы Николаю не поучаствовать в этой гонке? — Валентина, в отличие от матушки, была снисходительна. За это Николай ее ненавидел.
— Дорогая, ты сама знаешь почему, — спокойно ответила мама, возвращаясь к тосту. — Наследницей может быть лишь женщина.
— Чушь какая. И суеверия.
— Твоя бабка никогда не сделает наследником мужчину…
— А Кирилл?
Кирилла Николай тоже ненавидел.
Появился.
Прижился. И старуха, несмотря на все ее презрение к мужскому полу, с присутствием Кирилла мирится. Более того, в открытую его хвалит… а ведь на его месте мог быть и Николай.
— Кирилл — чужак, — мама произнесла это задумчиво. — Но старуха к нему привязалась… Если бы она умела любить, я бы сказала, что она его любит… только этого недостаточно. Разве что… если ты выйдешь за него замуж…
— Мама!
— Валенька, подумай сама. Старуха оставит деньги или тебе, или Алле. Алла… слишком уж старается их получить. И старуха это видит.