– О! Так заика Джек произнес по этому случаю проповедь? Говорят, на кафедре заикание у него пропадает.
– Да, вместе с остатками здравого смысла. Он нагородил там целый трактат, исполненный самого отъявленного идолопоклонства. Тему он выбрал такую: «Муж многомудрый, избавивший град от напасти». Я бы мог ему подсказать кое-что получше, например: «Всему на свете свое…»
– Погоди, – прервал его Пак, – а с какой это стати ты потащился в церковь слушать Джека? У вас тут был новый, законно назначенный проповедник – Уэйл Эттерсоул, большой мастер нагонять тоску.
Мистер Калпепер смущенно поерзал на месте.
– Невежественная толпа, – пробормотал он, – деревенские старухи и – кхем! – детишки… Алисон и другие… они привели меня за руки в эту разукрашенную кумирню. Стоило бы и впрямь донести на Джека, который упорно соблюдал нелепые обряды так называемой Церкви, основанные на каких-то древних небылицах. Я берусь вам доказать…
– Не надо, не надо! – засмеялся Пак. – Занимайся лучше своими звездами и целебными травками. Вот донес бы на Джека в магистрат, и пусть бы его оштрафовали. Как же это ты, Ник, оплошал?
– Просто я… я упал на колени, и молился, и плакал со всеми у алтаря. В медицине это называется истерическим припадком. Наверное, так оно и было.
– Что было, то было, – копаясь зачем-то в сене, пробормотал Пак. – Ну и сено же у вас! То колючки, то ветки… Разве это пища для лошади – ясень, дуб и терн?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Динь-динь-динь, зазвенел за поворотом знакомый велосипед. Это фельдшерица возвращалась от Моррисов.
– Ну как там двойняшки? – крикнула Уна.
– Все в порядке! – донеслось в ответ. – Крестины в следующее воскресенье!
– Что? Что? – Дан и Уна разом перегнулись через нижнюю створку двери, кое-как закрытая щеколда поддалась – и они вывалились наружу, облепленные сеном и листьями.
– Скорей, – торопила Уна, – надо же узнать, как их назовут!
И они припустили вверх по склону холма, крича и размахивая руками, пока фельдшерица с той стороны изгороди не сообщила им, как назовут близнецов.
А тем временем старый пони выбрался из незапертого сарая, и пришлось им еще побегать при свете звезд, загоняя его обратно.
Славные травы знали отцы,
Средства от всех болячек и бед —
Донник, Живокость и Бубенцы,
Рута, Вербена и Златоцвет,
Хмель, Кровохлебка и Змеевик
(Сколько в названиях колдовства!),
Тысячелистник и Базилик,
Мята, Красавка и Сон-трава.
Каждая былка, корень, цветок
Пращуров наших вылечить мог.
Дивные тайны знали отцы,
Вещие тайны трав и планет —
Марсу прислуживали Бубенцы,
Вестником Солнца был Златоцвет.
Всякому злаку обручена
Собственная его звезда:
Роза Венере посвящена,
Дуб – он Юпитеру служит всегда.
Просто и важно о том говорят
Книги, что пращуров тайны таят.
Дивные тайны наших отцов
Были с изъяном, правду сказать.
Славные зелья, в конце концов,
Запросто в гроб вас могли вогнать.
Спрашивать звезды о том, что за хворь,
Мучить больного в бреду и в поту,
Кровопусканьями пользуя корь, —
Глупости, если уж начистоту.
Много ошибок свершили они —
Пращуры наши – в прежние дни.
Но если в крае свирепствовал мор
И не вмещал новоселов погост, —
Как они дерзко шли вперекор
Немощи трав и бессилию звезд!
В двери, отмеченные крестом,
В улицы, выглоданные чумой,
Смело бросались они напролом,
Не замечая смерти самой.
Пусть не хватало знаний простых —
Мужество было знаменем их!
И если древний врач говорит,
И если верны слова мудреца,
Что впавших в смуту и скорбь исцелит
Прикосновение мертвеца, —
Тогда помогите нам, силы планет!
Тогда помогите нам, таинства трав!
Смущает нас разума зыбкий совет,
И сердце скорбит, слишком много познав.
Из глуби небес или бездны могил —
Верните нам пращуров веру и пыл!
Перевод Г. Кружкова
Перевод М. Бородицкой
Бывает друг, сказал Соломон,
Который ближе, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибешься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех,
И только сотый рядом с тобой
Станет один против всех.
Ни обольщением, ни мольбой
Друга не обрести.
Девяносто девять пойдут с тобой,
Покуда им по пути,
Покуда им светит слава твоя,
Твоя удача влечет.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.
И будут для друга настежь всегда
Твой кошелек и дом,
И можно ему сказать без стыда
О чем говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше.
И только сотый скажет как есть,
Что у него на душе.
Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна.
И друг встает за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты удрать норовят,
И только сотый пойдет с тобой
На виселицу – и в ад!
Перевод Г. Кружкова
С горки медленно катилась знакомая длинная подвода, запряженная пятью лошадьми. Возле задних ворот усадьбы она остановилась, и Лисий Мяч пошел снимать тормозные колодки. По-настоящему его звали Брейбен, но когда много лет назад, еще малышами, Дан и Уна спросили, что он такое везет, то им послышалось не «лес для мачт», а «лисий мяч». Так они его и окрестили.
– Эй! – крикнула Уна с верхушки поленницы, откуда они с Даном наблюдали за дорогой. – Вы куда едете? А нам почему не сказали?
– Да за мной только что послали, – отозвался Лисий Мяч. – В Кроличьей роще застряла в грязи здоровенная лесина, тут-то мы и понадобились, – и он махнул кнутовищем в конец упряжки.
Дан и Уна спрыгнули с поленницы чуть не под копыта переднему коню, вороному по кличке Матрос. Лисий Мяч никогда не позволял им кататься на самой подводе – там не было бортов – но они прицепились сзади, стуча зубами от дорожной тряски.