– Изволь. – Аркадий не скрывал своего недовольства, зная притом, что Адама, взявшего след, не сбить с него не только чьим-то настроением, но и заряженным пистолетом. – Однако поверь, ничего интересного тебя не ждет. Троицкий, на мой взгляд, нормальнее нормальных. И своего космического Николеньку, должно быть, просто высосал из пальца, в меру своего таланта и на потребу окружающей его публике.
– Оставь, что ты понимаешь, ты же не читал романа и писателя знаешь мельком, – нетерпеливой скороговоркой перечислил Адам. – Ну же, Аркаша…
– Милый мой Аркадий… Алексеевич?
– Андреевич.
– Драгоценный Аркадий Андреевич! Присаживайтесь, прошу!
Аркадий обреченно вздохнул. Литературные вкусы Адама подвергали нешуточным испытаниям его собственный вкус. Все спутники петербургского поэта густо напудрены. Часть – с искусственным румянцем. Волосы завиты и блестят от масла или иных снадобий. Вокруг сдвинутых столов облаком стоит густой смешанный аромат дорогих и дешевых одеколонов и духов. В числе прочих имеется и неопределенная по полу парочка – Май и Апрель. Черепаха Гретхен, растопырив когтистые лапы, лежит на столе в большой тарелке и с задумчивым видом жует спаржевый стебелек.
– Чувствую потребность объясниться! – воскликнул Троицкий. – Немедленно по приезде в Петербург потребовал от своего врача тщательных обследований и подбора, по вашим рекомендациям, специальной диеты. Он собрал консилиум, получил мнение маститых коллег, в целом – представьте! – совпавшее с вашим. Я стал пить микстуру с солями купрума, соблюдать специальную диету – и что бы вы думали? Головные боли уже на второй день значительно уменьшились! И прочие функции организма – не к столу будет сказано – восстановились совершенно. А главное, главное – давно у меня не было такого желания и способности работать! Я потребовал от врача подобрать диету и для моей музы, для Гретхен, – в последнее время она была вяловата. И ей тоже помогло, она стала бодрее! Аркадий Андреевич, мы с Гретхен ваши должники, а в Петербурге многие мечтают о вашей консультации!
– Помилуйте, господин Троицкий… – пробормотал смущенный Аркадий. Не будучи психиатром, он уже понял, что поэт обладает повышенной внушаемостью. Заболевает и выздоравливает от нечувствительных для обычных людей дуновений. Лечить таких – как ходить по тонкому льду. Хорошо, что он живет в Петербурге…
– А что это с вами за молодой жидок? Коллега?
«Адаму не повезло, – меланхолично, но с некоторым даже удовлетворением подумал Аркадий. – Его любимый писатель оказался антисемитом…»
Удовлетворение объяснялось тем, что Аркадий чувствовал себя слегка уязвленным. Адам, не меньше его увлеченный и загруженный научными изысканиями, оказывается, находит время следить и за событиями в мире литературы, читает и имеет свое мнение о произведениях, далеких от признанного в их дружеском кругу критического реализма…
«Недостаточно начитан», – с горьковатым удовольствием записал Аркадий в список своих недостатков, не испытав при этом ни малейшего желания познакомиться с приключениями космического младенца Николеньки.
– Кстати… Он весьма хотел с вами познакомиться, поклонник вашего романа… – («Получите „жидка“, господин Троицкий!»)
Сходил за Адамом, изобразил на лице приличествующий члену РСДРП пролетарский интернационализм и сказал:
– Адам Кауфман – по общему признанию, самый талантливый врач из нашего выпуска. Несомненно, будущее светило отечественной психиатрии. Кстати, в самом скором времени собирается переезжать в Петербург…
– Психиатр?! О Адам, вы вполне можете на меня рассчитывать! – весело воскликнул Троицкий. – Приезжайте и сразу обращайтесь прямо ко мне, я познакомлю вас с такими экземплярами, что пальчики оближете… Все диагнозы в одной бутылке… Кстати, у нас, кажется, совсем не осталось вина! Официант, обслужите!.. Вы даже представить себе не можете, Кауфман, сколько неврастенических петербургских дамочек жаждет вашей квалифицированной помощи! У вас такое лицо, в противоположность всей вашей расе, оно почему-то внушает доверие… Вы знаете это, Адам? Женщины ждут! Признаю сразу – это наша вина! Женщина без невроза нам просто неинтересна для любви. Жаннет, вы подтверждаете? А иногда и с неврозом… – Здесь Троицкий подмигнул Маю с Апрелем. – Не благодарите, Адам, я только верну вам то, что должен вашему другу…
– Он много пьет? – деловито спросил Адам, когда вдоль Петербургского тракта возвращались на извозчике в Москву.
– Откуда мне знать? – пожал плечами Аркадий. – А что тебе?
– Любопытно, сколько он еще успеет написать романов, прежде чем наступят изменения личности…
– Да ну тебя… Терпеть не могу декадентов во всех их видах.
– Не хочешь о декадентах, давай о тебе, – покладисто согласился Адам. Дорогое шампанское мягко развязало ему язык. – Эта девушка, Люша… Ты уже спросил себя: зачем я все это делаю? Найдешь ее, передашь опекуну, и что же дальше?
– Ничего! – Восклицательный знак был излишним, и Аркадий сам это почувствовал. – Для меня – ничего абсолютно. Зачем? Мое твердое убеждение: дети не должны жить на улице, не должны заниматься проституцией, чтобы заработать на кусок хлеба…
– Не витийствуй, ты не на собрании партийной ячейки. Нищих детей в Москве тысячи. Эта конкретная девушка Люша – что она для тебя?
– Откуда я знаю? – проворчал Аркадий. – Давай, как говорит моя сестрица, рассматривать неприятности по мере их поступления.
– Давай, если хочешь, – согласился Адам. – Но попомни мои слова, они поступят. И на мой дружеский взгляд, тебе стоило бы подготовиться к ним заранее.
Аркадий отвернулся. Подпрыгивал на ухабах, комкал полость, которой были накрыты колени, и злился. Но не на Адама, а на себя. Опять его все не устраивало. Не интересовался Адам его делами – плохо. Интересовался – тоже ничего хорошего не выходило… И это дело с Люшей. Зачем он в него так плотно ввязался? Действительно ведь невозможно никому объяснить. Даже себе самому…
– Джорджи, Джорджи, а ты ее узнаешь? А она тебя? – взволнованно спрашивал Лев Петрович и рассеянно копался вилочкой в знаменитой кулебяке на двенадцать ярусов, отправляя в рот то один, то другой кусочек многослойной начинки.
– Да откуда же я знаю, Лео! – раздраженно откликнулся Юрий Данилович. – Я видел ее ребенком. К тому же нездоровым ребенком, почти не способным к нормальному социальному сообщению. Сейчас она не только выросла, но и, по всей видимости, весьма успешно приспособилась к жизни на социальном дне. Может быть, ей кто-то помогал, но мы об этом ничего не знаем…
– Джорджи, ты злишься. – Лев Петрович проницательно заглянул в глаза друга. – Отчего?