– А-а-ах-х! – согласно и жадно ахнула толпа.
Крепления плота, по всей видимости, зацепились за штырь, торчащий из быка. Плот начало разворачивать и рвать. Парень-плотогон прыгнул, оскользнулся, выронил из рук шест, бревна разошлись, мелькнула в воздухе одна черная пятка…
– Сгиб! Го-осподи! Душа живая! Как же…
Внезапно другой сгонщик перебежал, пританцовывая, как балетный артист по сцене, ужом скользнул в то же место и, страшно искривив лицо и надув жилы на шее, раскинул руки, разведя в стороны огромные бревна.
Вода кружилась. Солнце билось в виски дикой, блескучей музыкой. Толпа замерла вся разом, забыв кричать и дышать, ожидая. Но вот высунулась из воды, заскребла по бревну корявая, уже окровавленная пятерня, потом показалась голова с вытаращенными, безумными глазами.
– Лезь! Вылезай!!! Цепляйся! Он же долго не сможет! – криком взорвалось на мосту и берегу.
Казалось, парень вылезал бесконечно долго. На самом деле от зацепа плота прошло всего несколько мгновений. Вылез.
– Теперь ему помоги! Багор вставь! Он руки отпустит, его же раздавит!!! Вставь багор!!! – ревели на мосту мужики, приплясывая от распиравшей их и не находившей выхода силы.
Несостоявшийся утопленник встряхнул головой и, кажется, услышал. Столкнул в воду и повернул поперек обломившийся с конца багор. Помог вылезти товарищу. Тот тут же упал на бревна ничком.
Другие плотогоны к тому времени разобрали затор, плоты двинулись дальше, вниз.
– Дядя, дядя!
Люша дергала за рукав дюжего мясника, который прихлопывал себя по могучим ляжкам и повторял:
– Вот оно как! Вот оно как! Эхма!
– Дядя, а куда они после пойдут?
– Кто? – Мужик сфокусировал налитые кровью глаза на приличной с виду девушке. – Кого вам?
– Ну сгонщики эти. Лес вот уже, считай, на месте, а потом?
– Потом, само собой, в трактир пойдут, – усмехнулся мужчина. – Вот в этот самый, около моста. – Он ткнул толстым пальцем и добавил наставительно: – Только барышням вроде вас там делать нечего.
– Ну это, дядя, я уж сама как-нибудь решу! – огрызнулась Люша.
У Камиши блестели глаза и щеки покрылись пятнистым румянцем.
– Он ведь его спас, правда, спас, Любочка? – повторяла она, крепко уцепившись за Люшин рукав. – И сам не покалечился?
– Само собой, оба живы-здоровы, – уверила Люша и быстро сказала: – Камишенька, вы ведь тут еще погуляете чуток, правда? Глядите, погоды-то какие стоят – божья благодать, да и только! А мне еще на самую крохотную минуточку надо в трактир сбегать… Тут недалеко, на самом бережку…
– Куда?! – От удивления у Камиши приоткрылся рот.
– Да в трактир, куда сгонщики эти приходят. Сдается мне, что я парня, который того спас, очень даже хорошо знаю…
– Любочка… – Камиша даже привстала на сиденье, но Люша только махнула рукой.
– После, Камишенька, после, вот, ей-же-ей, все после расскажу!
В большом, шумном и грязном трактире толпился возбужденный народ. Все кричали, не слушая друг друга, задирались, ругались, мирились – словом, выходило наружу напряжение тяжелой и опасной, но уже сделанной работы. Ели и пили подлинно по-московски, в три горла. Половые не успевали разносить заказы. Тут же вертелись возбужденные, раскрасневшиеся девки – все знали, что в эти дни деревня, получив за сгон деньги, гуляет.
– Барышня, вам бы сюда не надо, – нерешительно сказал Люше молодой половой-ярославец в белой, уже забрызганной чем-то рубахе. – Не след вам…
– Иди ты лесом, радетель! – энергично проталкиваясь, отпарировала Люша.
Парень остался стоять в недоумении: выглядит как порядочная, а говорит…
Не сразу, но нашла, что искала, подошла к столу и остановилась. Стояла молча, смотрела так, как другие едят, – видимо, насыщаясь. В чаду и пылу разговора сгонщики не вдруг, но заметили все же стоящую рядом с ними невысокую, со вкусом одетую девушку. Замолчали в недоумении. Потом даже жутковато сделалось. Глаза у девушки прозрачные, как вода, из которой все они только что вышли.
– Мы… это… чем… – пробормотал старший.
Парень с грубо перевязанными тряпкой руками молча встал из-за стола, уронив табурет. Широкая грудь, круглое лицо со светлой, негустой еще бородой, веснушки на небольшом курносом носу.
– Степка, – сказала девушка, не двигаясь с места. – Какой ты стал…
– Люшка… – Парень выдохнул и прикрыл глаза. – Живая… Слава Господу нашему!
– Камишенька, глядите, кого я вам привела! – весело сказала Люша, запрыгивая в фаэтон. – Узнаете?
– А… А? Простите? – Камиша смущенно потупилась, заелозила, начала кутаться в накидку и перебирать ногами. Никогда в жизни ей не приходилось знакомиться с кем-нибудь на улице. Тем более с мужчиной.
– Да это же тот спасатель с речки. За которого вы так беспокоились. Вот он, видите, живой и почти целый. Его Степаном зовут, он мой первый в жизни друг, мы с ним росли вместе… Ну!
Люша ткнула Степку локтем в бок.
– Приветствую вас, Камилла Аркадьевна! – Парень сдернул с головы шапку. – Премного благодарен за ваше обо мне беспокойство.
– Здравствуйте, Степан! – Камиша поборола себя, взглянула прямо в лицо молодого человека. – Вы… вы просто герой!
– Героям награда полагается, – деловито заметила Люша. – Камиша, у вас деньги есть?
– Ох, конечно! – Камиша залилась таким румянцем, какой не посещал ее лица, должно быть, с начала болезни. – Конечно, вот!
Степка дико взглянул на извлеченный из вышитого бисером кошелька золотой десятирублевик. Люша еще раз ткнула его локтем.
– Бери, раз дают! Да поблагодари Камишеньку.
– Благодарствую премного, – с запинкой выговорил Степан.
– Что вы, это я должна вас благодарить. – Камиша, чуть придя в себя, мелодично рассмеялась. – Вы в такой светлый день жизнь человеческую спасли. И у вас самого… лицо такое светлое… И… вы, Степан, деньги возьмите, но… как бы это точнее сказать… простите меня за них…
Степка сморщился, будто от боли.
– Будет, Камиша, а не то он сейчас от смущения прямо на месте помрет, – усмехнулась Люша. – Ладно, мы сейчас со Степкой еще парой слов перекинемся и тогда уж с вами прямо домой поедем…
– Она ангел? – спросил Степка.
– Да уж почти, – вздохнула Люша. – Чахотка у нее. Помрет скоро совсем, если не сделается чего-нибудь необыкновенное. Я пытаюсь…
– Я бы тоже попытался. Она…
– Что ж в Синих Ключах?
– Александр Васильевич Кантакузин там. Меня из усадьбы под зад коленом погнал, сразу еще. Грунька-урода в поломойках была, Настя приютила ее, да и ту после в деревню услал. Мои в город перебрались. Прочие – на месте. Настька, как и прежде, у барина в полюбовницах.