— Ну, не стоит преувеличивать, Людмила Игоревна, — скромно потупился Игнатенко, хотя было заметно, что ему приятно то, что он о себе услышал. — Это просто была моя работа…
— Которую теперь тот, что сидит на вашем месте в управе, совсем не торопится выполнять, — добавила женщина в цветастом платье. — Нет, господин телевизионный журналист, — обратилась она уже ко мне, — среди соседей врагов у Кирилла Петровича нет и быть не может.
— Это так, — подтвердил мужчина с военной выправкой.
— Ну а по бывшей работе? — спросил я. — Там, в управе, у вас не осталось врагов?
— Врагов нет и не было, — твердо произнес Игнатенко. — Недоброжелатели — да, были. Но теперь я им не опасен. Чего меня травить?
Резон в его словах имелся. И тогда я задал Кириллу Петровичу последний вопрос:
— Скажите, а среди ваших знакомых или родственников нет девушки среднего роста лет двадцати — двадцати пяти?
Игнатенко думал долго, очевидно, перебирая в памяти своих знакомых. А потом ответил:
— Моей дочери уже за тридцать. Племяннице нет еще и восемнадцати. Супруге — не буду говорить сколько… По бывшей работе… все женщины, скажем так, зрелые… А, нет. Есть одна. Сейчас ей как раз двадцать пять лет. Шесть лет назад она устроилась на работу в нашу районную управу моим секретарем. Я тогда уже был заместителем главы управы по вопросам жилищно-коммунального хозяйства и благоустройства района Северное Измайлово. И год мы проработали вместе с ней, пока я не ушел на пенсию.
— А она еще работает в управе района? — быстро спросил я.
— Да, она продолжает работать секретарем, — ответил Кирилл Петрович. — Только теперь уже у нового замглавы…
— А как ее зовут? — поинтересовался я.
— Николаева Светлана Павловна, — четко ответил Игнатенко.
— Что ж, спасибо за интервью, Кирилл Петрович, — поблагодарил я пенсионера. — И вам спасибо, граждане жильцы. За обстоятельную и полезную беседу.
— А когда вы нас покажете? — спросила женщина в цветастом платье.
— Думаю, в среду, если ничего непредвиденного не произойдет. Следите за программой…
— А всех нас покажете? — спросил мужчина в летнем пиджаке и сетчатой шляпе, не добавив на этот раз своей присказки «пес его дери».
— Всех, — ответил я и дал команду Степе сворачиваться. — Никого не обижу!
* * *
Третьего мужчину из последних отравленных звали Игнатием Севастьяновичем Копыловым. Это тоже был дядька пенсионного возраста, желчный и недовольный всем и вся, правда, не до такой степени, как покойный Лавр Михайлович Храмов.
Жил Игнатий Севастьянович на Никитинской улочке, что между Щелковским шоссе и 2-й Прядильной улицей. Я позвонил ему сразу после разговора с Игнатенко. Он не сразу согласился встретиться с нами. И выходить на улицу для беседы не пожелал, сославшись на болезненную слабость. Долго спрашивал, зачем, какие к нему будут вопросы, и что это за передача, куда войдут кадры с его интервью. Наконец Копылов согласился, и после обеда мы со Степой уже входили в его малогабаритную «хрущевку», каковыми в основном и была застроена Никитинская улица в Северном Измайлово.
Принял нас Игнатий Севастьянович в «зале» с квадратным столом со скатертью, плешивым ковром на полу, бугристым диваном с круглыми валиками в ногах и в головах и телевизором «Рекорд» бывшего Александровского радиозавода.
— Что, неказиста обстановка? — усмехнулся он. — Квартира и вся эта обстановка — это все, что я заслужил за сорок шесть лет непрерывного производственного стажа на Московском локомотиворемонтном заводе. Ну, еще сберегательная книжка имеется. Там сто тысяч лежат. Гробовые. Хотя инфляция… Ну да пес с ними!
— Обстановка как обстановка, — сказал я не очень твердо.
— Приходилось и хуже видеть? — усмехнулся хозяин.
— Я разных людей встречал, — уклончиво ответил я. — К тому же нас это мало интересует.
— А что вас интересует? — прищурился Игнатий Севастьянович. — Поди, какая у меня пенсия? Если я вам скажу, так вы заплачете!
— Вы нас интересуете, — перебил его я.
— Вот даже как… Хорошо, спрашивайте, — сказал Копылов. И, как это водится со стариками, стал рассказывать всю свою жизнь, начиная с самого рождения.
Вообще, я люблю послушать стариков. Рассказывают они интересно, подчас сообщают такие факты, какие не почерпнешь ни из одного журнала или газеты, не говоря уже о телевизионных СМИ. Но меня уже поджимало время. Ведь надо было еще успеть побеседовать с четвертой пострадавшей, не пожелавшей обратиться в больницу с отравлением кисломолочными продуктами из магазина «Изобилие» девятого августа. Еще необходимо было сделать выжимку из записей видеокамер магазина, где трижды фигурирует среднего роста девица, любящая менять наряды и парики, и скинуть видео на флешку. И успеть в отведенное для посещений время навестить уже знакомых мне больных, пострадавших от отравления (исключая, конечно, усопшего старика Храмова), что лежали в клиниках на Верхней Первомайской и 11-й Парковой.
А Игнатий Севастьянович, поблескивая повлажневшими глазами, только-только перешел к своей женитьбе и получению в коммунальной квартире комнаты от локомотиворемонтного завода. Минут через сорок я не выдержал и спросил, воспользовавшись паузой:
— Простите, а вы молоко пьете?
— Чего? — недоумевающе посмотрел на меня Копылов.
— Молоко, говорю, вы пьете? — повторил я свой вопрос.
— Может, вы хотели про водку спросить? Бывает, как же иначе-то… А вы что, с собой, что ли, принесли? Так чего же вы томите? Выкладывайте, я за стаканами пойду, — приподнялся Игнатий Севастьянович.
— Нет, я не про водку, про молоко.
— Ну, пью, — погрустнев, ответил Копылов.
— А кефир пьете? — снова спросил я.
— И кефир пью. Для сердца хорошо и для желудка. Только нынче кефир стал не тот. Раньше лучше был, потому что был настоящий. И молоко не то совсем стало, вода белая, и все! Раньше, бывало, молочницы по домам ходили с бидонами сорокалитровыми. Кричали: «Кому молока-а-а?» Все тетки ядреные такие были! Хоть они водой его и разбавляли, а молоко у них было настоящее. А про сметану нынешнюю я вообще молчу. Лет десять сметану я не беру. — Игнатий Севастьянович пристально посмотрел на меня и, не дождавшись возражений, вдруг спросил: — Вот вы человек грамотный, на телевидении служите. Вот скажите мне, старику, почему это со временем все хуже становится, а не лучше?
— А что хуже-то, Игнатий Севастьянович?
— Да все, — развел руками Копылов. — Продукты — хуже, а цены на них выше, погода хуже, совсем непонятная какая-то… Люди стали хуже и злее… Весь мир изменился, и не в лучшую сторону. Вся жизнь стала хуже. Ведь раньше как было? Если друг или даже просто товарищ, так за тебя горой. Товарищ товарища в обиду не давал. Защищал перед тем же начальством. Помогал, если было худо или чего не хватало. Трешку до зарплаты всегда давал! А теперь, ежели что, то сам и выкручивайся. Не дождешься никакой помощи! Мол, твои проблемы, сам их и решай, а нас, дескать, не вмешивай. Это куда ж годится-то? Что, и правда, нынче человек человеку не друг, а волк? А дальше как будет? Человек человеку — крокодил? Или пантера?