Сунув проволоку и магнит в ведро, он поспешил к выходу, озабоченно размышляя. Сапёр говорил, что сделал взрыватель, срабатывающий от сигнала сотового телефона. Но сотовая связь в Узергиле работает с перебоями, придётся переделывать под радиостанцию…
Во дворе его ждали тетушка Гульнар, Абида и еще несколько женщин-соседок. На Джина посыпались проклятия.
– Это вы Бейбута калекой сделали! – с плачем кричала Гульнар. – И все не успокаиваетесь! Чтоб вас самих разорвало!
– Будьте вы прокляты! – вторила ей Абида.
Соседки предусмотрительно молчали.
Но от этого Джину легче не стало. Он буквально выскочил из двора.
* * *
В семье Насруллаевых все изменилось – быстро, страшно и неотвратимо. Все перевернулось с ног на голову. Только что играли свадьбу, и вдруг, словно шайтан передернул карты в колоде судьбы, – свадьба превратилась в похороны! Только что Исраил Насруллаев был старшим мужчиной в семье и привозил невесту в дом младшего брата Дадаша, а теперь – раз! и старшим мужчиной стал Дадаш – он должен принимать соболезнования по случаю смерти Исраила!
А выразить соболезнования съедется много народу. Очень много. И родственники, и друзья, и соседи, и другие амиры, и рядовые бойцы джамаата… Дурные вести – самые быстрые на свете, они молниеносно разносятся по городам и весям, по горам и долинам…
«Между Узергилем и Кухтами не разорваться, – думал Абу-Хаджи, стоя у окна и задумчиво осматривая недалекую горную гряду. – Абрек поближе, да и Коран он соблюдал куда строже, чем Гюрза. Вот к нему я и поеду, а в Кухты пошлю Хусейна… Он и объяснит, что я в два места физически не успеваю! От Узергиля до Кухты сто двадцать километров, а амир всех муджахедов должен и на тазияте [4] поприсутствовать, и на зикр [5] остаться… Хотя в Узергиле зикр обычно не делают… Ну, это неважно…»
Он поморщился и тяжело вздохнул. Так часто бывает: при жизни человек нарушает Коран, пьет спиртное, не совершает намаз, не ходит в мечеть, а окружающие безразлично смотрят со стороны и не пытаются поставить грешника на путь истины… Но стоит ему умереть, и все меняется – родственники и соседи проявляют крайнюю щепетильность в точном выполнении всех обрядов, как будто хоронят богобоязненного хаджи…
Он вздохнул еще раз. Главное, конечно, не процедура похорон. Кто их валит?! От ментов поступила информация: Гюрзу убили быстро и незаметно – выстрелом в лоб. На вскрытии вытащили странную пулю – как цилиндрик, никто таких не видел! А двух его ребят профессионально зарезали: один удар – один труп! Кто за этим стоит?!
– Ассалам алейкум! – голос Ханджара оторвал Абу-Хаджи от тяжелых мыслей.
Эмиссар вошел в дом, бесшумно поднялся на второй этаж, прошел в покои хозяина, и охрана его пропустила! Хотя Маомад должен был остановить чужака у крыльца и доложить хозяину!
– Я слышал, ещё одного твоего подчинённого Аллах забрал к себе?
«Слышал он, – не поворачиваясь, Аб-Хаджи сжал зубы. – Слишком много стал слышать в последнее время… Как будто я не замечаю, что ты заморочил головы моим людям, словно загипнотизировал, и они подчиняются тебе без моих указаний… Места ночёвок теперь сам определяешь, и я не знаю, где ты находишься… Даже этот пёс Маомад слушает тебя, как своего командира… Придётся менять начальника охраны!»
Но он сдержал бурлящий в груди гнев и ответил совершенно спокойно:
– Да, Абрек стал шахидом, иншАллах!
– Так он погиб в борьбе за веру?
– А разве амир джамаата может погибнуть иначе? – непривычно строго ответил вопросом на вопрос Абу-Хаджи.
– Но кто это делает? Кто убивает одного амира за другим?
Абу-Хаджи резко развернулся и оказался лицом к лицу с посланцем Центра. Тот смотрел испытующе, если не сказать – подозрительно. Наверное, эмиссар думает, что это делает он! И в принципе ему это действительно выгодно: с уходом самостоятельных ключевых фигур Дагестанского фронта упрощается централизация войск и усиливается власть самого Абу-Хаджи.
– На твоем месте я бы подумал, что это делает Абу-Хаджи, – ответил он, называя себя в третьем лице. – Но я этого не делаю!
– Тогда кто?
– Тот, кто счастливо избежал покушения, – сказал Абу-Хаджи. – Остальных хотели убить и убили. А кого-то почему-то убить не удалось…
– Это намек на Оловянного?
Абу-Хаджи воздел руки к небу.
– Нет. Это просто размышления.
* * *
Когда солнце начало клониться к закату, они втроем скромно перекусили на веранде у Абрикоса: овечий сыр, хлеб, мед, яблоки…
– Как там Сапер? – спросил Оловянный.
– Да вроде ничего, доктор сказал – поправится, – с набитым ртом сказал Абрикос. – Только стрелять придется учиться заново…
– Это тоже доктор сказал?
– Не, Руслан, это я сам догадался. С левого глаза-то целить непривычно…
– Еще что?
– Ничего. Я ему водки принес, он попросил. Чтобы настроение поднять.
Оловянный недовольно дернул щекой.
– Мы не суфийские мушрики [6] и не кафиры! У нас если кого-то обидели, то он не водкой утешается, а идет и мстит! Больше не носи, скажи – я запретил!
– Хорошо, Руслан, – кротко кивнул Абрикос.
– Ладно, пойдем, о делах поговорим…
Они прошли в комнату. Оловянный по-хозяйски устроился за столом.
– Ну, что у тебя? – обратился он к Абрикосу.
– Абу-Хаджи поедет в Узергиль, а в Кухты пошлет своего заместителя…
– Хусейна или Маомада?
– Хусейна. Маомадом он что-то недоволен…
– Еще что?
– Крыса с моей подачи разносит слух, что Гюрзу и Абрека убили по приказу Абу-Хаджи и что покушение на тебя тоже он организовал. Из-за того, что амиры стали слишком независимы от него. И что Абу-Хаджи это с рук не сойдёт, кровная месть не заставит себя ждать…
Оловянный кивнул.
– Хорошо. Значит, и мы едем в Узергиль. Давай, Джин, показывай свою мину!
– Вот она! – Джин выложил из ведра на стол тяжелый брезентовый сверток. – Я взял у Сапёра и переделал…
Он развернул брезент, демонстрируя эллипсоид из синей пластмассы, намертво прикрученный проволокой к магниту. Из него выходили два провода, которые не были ни к чему присоединены.
– Как приводится в действие? – Оловянный потрогал провода и откинулся на спинку кресла. В доме Абрикоса он чувствовал себя хозяином, как, впрочем, и везде.