Сидя в кресле на достаточном расстоянии от Непомнящего – достаточном, чтобы схватить его за горло и мигом образумить, если он вздумает выкинуть какой-нибудь фортель, – Сергей Васильевич со скучающим видом смотрел, как проштрафившийся агент одну за другой вынимает хрустальные пробки, принюхивается к аромату и, качая головой, берется за следующий флакон. Таким образом Антон Филиппыч произвел ревизию всех парфюмерных сокровищ Амалии и под конец решительно объявил, что аромата, которым надушилась отправившая Риттера на тот свет прелестница, здесь нет.
– Вы уверены? – спросила Амалия.
– Совершенно уверен.
– Ну что ж, тогда нам придется прерваться до того времени, когда привезут остальные флаконы. Сергей Васильевич, благоволите распорядиться…
Сергей Васильевич пообещал, что свяжется с генералом Багратионовым, и можно не сомневаться, что образцы всех духов, какие только существуют на свете, будут вскоре доставлены в дом госпожи баронессы. Затем Амалия вызвала своего доверенного слугу, который порою помогал ей по работе, и, кратко обрисовав ему ситуацию, поручила Антона Филипповича его заботам.
– Он врет, – были первые слова Ломова, как только горе-агент в сопровождении слуги скрылся за дверью.
– Где именно и в чем именно? – осведомилась Амалия.
– Он придумал, что в комнате пахло какими-то духами. И зачем он лез в окно? Воля ваша, госпожа баронесса, но он чего-то недоговаривает.
– Зачем ему придумывать аромат, которого не было? – вполне резонно спросила Амалия. – Никто из нас даже не упоминал ни о чем подобном. Взять хотя бы вас, например, – вы запомнили, что в комнате пахло какими-то духами?
– Не заметил я никаких духов, – проворчал Ломов. – Но оно и неудивительно, потому что у меня был немного заложен нос. Все из-за петербургской погоды, будь она неладна…
– А я попала на место преступления, когда там уже толпились полсотни человек, – сказала Амалия, – и если в комнате и пахло духами, их быстро вытеснили другие запахи. Кроме того, если бы Антон Филиппович выдумал эти духи, почему бы ему сразу не указать на один из моих флаконов – вот, мол, ищите?
– Не знаю, – буркнул Ломов. – В том-то и беда с дураками, Амалия Константиновна, что бьешься-бьешься, пытаешься предугадать их действия, строишь логические построения – но у них-то логика дурацкая, понимаете? Куда нам угнаться за ними…
Амалия вздохнула.
– Вы до сих пор не сказали мне самого важного, Сергей Васильевич, – заметила она, и ее глаза сверкнули золотом. – Кто такой Ричард Мэйнбридж? И какое отношение он имеет к случившемуся, и почему вы думаете, что господин Непомнящий может быть с ним связан?
– Вы же сами, госпожа баронесса, просили меня навести справки об англичанах, с которыми Михаэль Риттер разговаривал незадолго до смерти, – напомнил Ломов. – Так вот, их зовут Ричард и Гвендолен Мэйнбридж, муж и жена.
– Шпионы? – нахмурилась Амалия. – Вы упоминали, что они прибыли в Петербург совсем недавно. С какой именно целью? Что-нибудь об этом известно?
– Полагаю, что теперь известно, – поморщился Ломов. – Их целью было убить Риттера. А сейчас я расскажу вам все, что мне удалось узнать.
– Поезд в два часа, – сказала мужу Гвендолен. – Пожалуйста, проверь, чтобы мы не забыли ничего из вещей. Жаль, конечно, что мы не успели купить подарки для родственников, но…
– Я думаю, что мы вполне можем купить подарки, когда приедем в Париж, – ответил Ричард. – Сувенир из Парижа – так, пожалуй, будет даже интереснее. Лично я не собираюсь никому без особой надобности рассказывать, что мы побывали в Петербурге.
Супруги обменялись долгим взглядом. Веснушки на носу Гвендолен задрожали. Она получила истинно английское воспитание и привыкла держать эмоции в себе, но сейчас поймала себя на мысли, что ее так и подмывало расплакаться и уткнуться головой мужу в грудь (он был гораздо выше ее ростом).
«Нет, нет, нельзя сейчас плакать… Да и ни к чему. Слезы старят, и вообще, плачут только глупые служанки».
Горничная Минни и лакей Джон суетились, укладывая вещи. Гвендолен сухим тоном дала им несколько указаний – не потому, что была недовольна их работой, а просто потому, что она была хозяйкой, а они – прислуга. Ее покойная мать – а уж она-то была настоящая леди, леди до кончиков ногтей, – всегда говорила, что слуг надо держать в ежовых рукавицах. Она была величава, сурова и холодна, как айсберг, а слуги кланялись, почтительно твердили: «Да, мэм. Как скажете, мэм», и бессовестно ее обворовывали, пользуясь тем, что она никогда не могла толком запомнить, сколько серебряных вилок в доме и бутылок вина в буфете. Отец, который терпеть ее не мог, от души развлекался, потакая прислуге.
– Эдвард, ну я же точно помню, что эта бутылка была почти полной! Мы открыли ее совсем недавно…
– Разумеется, дорогая, но ты же сама видишь, как тут жарко. Наверняка вино просто-напросто выпарилось от жары.
– Эдвард, ты это серьезно?
– Конечно! Бутылку плохо заткнули пробкой, и вино улетучилось…
В мысли Гвендолен ворвался голос мужа:
– Это просто какое-то безобразие… Посмотри на счет, который они нам принесли! Они требуют полную оплату за весь срок пребывания, хотя мы уезжаем раньше…
– Я верю, что ты сможешь решить эту проблему, Ричард, – сказала Гвендолен.
Муж нерешительно покосился на нее. Тонкие губы миссис Мэйнбридж были крепко сжаты, и он отчего-то с неудовольствием вспомнил, что точно так же она говорила и о… Ну да, о Михаэле Риттере.
– Я переговорю с управляющим и сейчас же вернусь, – объявил он.
Когда его шаги стихли за дверью, Гвендолен, не глядя, села в первое попавшееся кресло и стала пальцами массировать виски, хотя у нее даже не болела голова.
«Как можно скорее уехать отсюда… За границей они нас не отыщут. Да даже если отыщут, какое это будет иметь значение…»
Кто-то постучал в дверь, и Минни вышла. Через минуту она вернулась, неся визитную карточку.
– Что еще такое? – недовольно спросила Гвендолен.
– Баронесса Корф… – начала Минни в замешательстве. Она служила у Мэйнбриджей с недавних пор, и ледяной тон хозяйки подавлял ее.
– Я никого не принимаю, – резко сказала Гвен-долен и отвернулась.
– Боюсь, вам все же придется меня принять, – произнес женский голос.
Любому другому человеку этот голос показался бы мелодичным и вполне приятным, но у людей, чья совесть нечиста, чутье значительно обострено – и, едва бросив взгляд на Амалию, Гвендолен поняла, что белокурая дама в мехах явилась по ее душу. Однако воспитание все же обязывало миссис Мэйнбридж держаться в рамках приличий.
– Сударыня, мы незнакомы, и я не вижу причин, чтобы…