– Зачем вы подожгли его квартиру? – спросила Амалия.
– Я не делала того, в чем вы меня обвиняете, – отрезала Гвендолен. – И вообще не понимаю, при чем тут это.
– В квартире Риттера устроила пожар переодетая женщина, – сказала Амалия. – У нее был ключ, который она или ее сообщник вытащили из кармана умирающего. – Она поднялась на ноги. – Конечно, вы можете твердить что угодно, но…
Она осеклась. На пороге стоял Карл фон Лиденхоф, и Амалия ощутила сильнейшую досаду, когда поняла, что он вошел так, что она не слышала ни скрипа двери, ни звука его шагов.
– Миссис Мэйнбридж? – спокойно промолвил немец. – Меня зовут Карл фон Лиденхоф. Я хотел бы уточнить несколько моментов… По поводу именин княгини, на которых погиб мой кузен.
– Не смею вам мешать, герр Лиденхоф, – сказала Амалия по-немецки. – Всего хорошего.
Она подобрала с дивана свою муфту и удалилась. Внизу Ричард Мэйнбридж все еще пререкался по поводу счета с Сергеем Васильевичем Ломовым, который изображал помощника управляющего. Мэйнбридж пытался объясняться по-английски и на ломаном французском, но Ломов упорно делал вид, что не понимает ни единого слова собеседника.
Амалия сделала знак своему коллеге, что пора заканчивать спектакль, и Ломов, который тотчас же вполне сносно заговорил по-французски, объявил, что он не уполномочен решить вопрос со счетом, но главный управляющий наверняка не откажется пойти навстречу иностранным гостям.
Выйдя на улицу, баронесса Корф подождала, пока к ней присоединится ее сообщник. Действительно, вскоре Сергей Васильевич нагнал ее.
– Вам удалось разговорить ее, сударыня? – спросил он.
– И да и нет, – проворчала Амалия. – Она твердо настроена отрицать все до конца. Сперва она твердила, что она вообще ни при чем, но потом, когда поняла, что я знаю о дуэли, пыталась убедить меня, что Риттер сам покончил с собой.
– Михаэль? – вытаращил глаза Ломов. – Вздор! Кто угодно, только не он!
– По крайней мере, я все же заставила ее сознаться, что она тоже выходила из зала, – сказала Амалия. – Сначала вышел муж, потом она, и они разыграли какую-то комбинацию, результатом которой стал труп в особняке посла. Муж, вероятно, страховал ее, а бокал с шампанским Риттеру подала она… Вы уже распорядились узнать, какими духами она пользуется? Полагаю, что проще всего было бы действовать через прислугу гостиницы.
– Не извольте беспокоиться, госпожа баронесса, – отозвался Ломов. – Я уже пообщался с кем надо и пообещал хорошее вознаграждение за эти сведения.
– Хотя, наверное, уже поздно, – задумчиво сказала Амалия. – Она уезжает сегодня. Вместе с мужем… Кстати, вы ведь находились внизу, Сергей Васильевич. Как вы пропустили наверх Карла фон Лиденхофа? Вы обязаны были меня предупредить…
– Простите, сударыня, – начал Ломов, оправившись от удивления, – но я готов поклясться, что никакого фон Лиденхофа в гостинице не видел… Может быть, он зашел с черного хода?
– Может быть, – ответила Амалия, хмурясь. – Интересно, что он будет делать? Все же он не полицейский, арестовать Мэйнбриджей он не сможет, к тому же они англичане и спешат покинуть страну…
Ломов усмехнулся:
– На их месте я бы не стал ездить в Германию, госпожа баронесса. Никогда…
– Самый главный вопрос, – сказала Амалия, – заключается в том, кто стоял за Гвендолен Мэйнбридж – если вообще стоял – и кто подсказал ей убить Риттера в доме немецкого посла. Или она была так ослеплена жаждой мести, что не представляла себе последствий своих действий?
– Я уверен, что все вскоре прояснится, – заметил Ломов. – Если эта дама или ее муж близко общались с людьми, которые заинтересованы в развязывании войны, мы вскоре об этом узнаем. Лично я не исключаю, что их могли и подтолкнуть, но есть одна проблема. Отчаявшийся человек – плохое орудие, а непрофессионал в нашем деле ничуть не лучше. Наверняка она считает, что была в своем праве, когда отравила Риттера, но она же видела, как он умирал, а это и для опытного человека жуткое зрелище. Скоро у нее начнутся кошмары, за ними явятся угрызения совести, брак начнет трещать по швам… и так далее.
– Вы ведь убивали людей, Сергей Васильевич, – сказала Амалия. – Вам часто снятся кошмары?
– Нет, – спокойно ответил ее собеседник. – Но я профессионал.
– Я тоже, – кивнула его собеседница. – И поверьте мне как профессионалу: у Гвендолен Мэйнбридж нет никаких угрызений совести. Жаль, что я не могу слышать, как она беседует с Карлом фон Лиденхофом, – добавила баронесса. – Эта парочка в некотором роде стоит друг друга, и можете быть уверены: ничего он от нее не добьется.
– Но вы же заставили ее проговориться… – начал Сергей Васильевич.
– Да, потому что застала ее врасплох. Но фон Лиденхоф никогда не сумеет заставить ее признаться в том, что она совершила.
– Признаться, я поражаюсь вам обоим, – сказал генерал Багратионов. – Вы опытные агенты, а между тем повели себя совершенно недопустимым образом. Во-первых, вы вообразили, что против вас существует какой-то заговор со стороны ваших же собственных коллег…
– Однако, Петр Петрович, согласитесь, что в данных обстоятельствах… – начал Ломов.
– Во-вторых, – продолжал генерал, не слушая его, – вы напали на Антона Филипповича, вы обращались с ним как с врагом, вы дали ему понять, что подозреваете его в пособничестве нашим недругам. Своими действиями вы, Сергей Васильевич, и вы, госпожа баронесса, поставили меня в крайне неловкое положение. Из-за вас мне теперь придется объясняться с тетушкой Непомнящего, которая ему покровительствует, и высокими лицами, которым она – уж будьте благонадежны – нажалуется на вас. И что я могу им сказать?
– А может, пришить старушку, – с надеждой подал голос Сергей Васильевич, – и дело с концом?
Признаться, генерал был бы не против, если бы с тетушкой горе-агента Непомнящего и в самом деле приключилось какое-нибудь непоправимое несчастье. Можно не сомневаться, что в этом случае Антон Филиппович был бы уволен из Особой службы на следующий же день; но генерал Багратионов былреалистом и понимал, что от мечты до ее осуществления – дистанция огромного размера. Поэтому он напустил на себя строгий вид и сказал:
– А что скажете вы, госпожа баронесса? Ведь это с вашего согласия Антон Филиппович был задержан в вашем особняке, как какой-нибудь преступник. Как прикажете мне поступить, дабы эта печальная история не имела никаких последствий и вообще забылась как можно скорее?
– Какая печальная история, Петр Петрович? – изумилась баронесса Корф столь бесхитростным тоном, что Ломов весь обратился в слух, ожидая продолжения. – Антон Филиппович остался в моем доме по собственной воле, чтобы помочь нам раскрыть убийство.
– Вот как? – протянул Багратионов каким-то неопределенным тоном. – Значит, по собственной воле, да?