– Хардин, перестань сейчас же! – рявкаю я.
Он тяжело вздыхает, но не возражает в ответ, и тогда я поворачиваюсь к Лэндону.
– Со мной все будет в порядке. – Волноваться нужно не за меня, а за Хардина.
– Идем, – решительно говорит Хардин, но, подойдя к двери, оборачивается, чтобы убедиться, что я иду за ним.
– Извините… за все это, – говорю я Кену и затем следую за Хардином.
Уже в дверях я слышу позади тихий голос Кена:
– Ты ни в чем не виновата. Это моя вина.
Триш молчит. Хардин молчит. Я дрожу от холода, сидя на холодном кожаном сиденье в машине: мокрый пиджак уже не греет. Когда я включаю обогреватель на всю мощь, Хардин смотрит в мою сторону, но я отворачиваюсь к окну. Не знаю, стоит ли на него злиться. Он испортил рождественский обед и при всех кинулся на отца с кулаками.
И все же я ему сочувствую. Он через столько всего прошел, и причиной всех его проблем – кошмаров, злости, недостатка уважения к женщинам – является отец. У него перед глазами не было примера настоящего мужчины.
Хардин кладет руку мне на бедро, и я не убираю ее. В голове у меня стучит: все еще не могу поверить, что обстановка накалилась так быстро.
– Хардин, нам надо поговорить о том, что случилось, – говорит Триш через несколько минут.
– Нет, не надо, – отвечает он.
– Надо. Ты перешел все границы.
– Я перешел границы? Как ты можешь забыть обо всем, что он сделал?
– Я ничего не забыла, Хардин. Я решила простить его, я не могу держать на него зло. Но жестокость – это неприемлемый выход. Даже без жестоких поступков твоя злость все равно поглотит тебя, подчинит себе всю жизнь, если ты ей это позволишь. Если ты не отпустишь ее, она тебя уничтожит. Я не хочу так жить. Я хочу быть счастливой, Хардин, и добиться этого мне легче, простив твоего отца.
Ее мужество продолжает удивлять меня, как и упрямство Хардина. Он отказывается простить отца за прошлые ошибки, однако надеется, что я буду прощать каждый его проступок. Хардин и себя никогда не прощает. Вот так ирония судьбы!
– Ну, я не хочу его прощать. Я думал, что смогу, но только не после того, что случилось сегодня.
– Он ничего тебе не сделал, – сердито замечает Триш. – Это ты без всякой причины завел разговор о его алкоголизме и спровоцировал на драку.
Хардин убирает руку с моей ноги, оставляя на ней пятно засохшей крови.
– Он не заслужил никаких поблажек, мама.
– Дело не в поблажках. Спроси себя: что мне дает этот гнев на отца? Что я получаю в итоге, кроме окровавленных рук и одинокой жизни?
Хардин молчит и просто смотрит вперед, на дорогу.
– Вот именно, – говорит она, и остальное время в пути домой мы проводим в тишине.
Когда мы заходим в квартиру, я сразу направляюсь в спальню.
– Ты должен перед ней извиниться, Хардин, – слышу я голос Триш позади.
Я сбрасываю на пол свой испорченный пиджак. Затем снимаю туфли и заправляю за уши растрепавшиеся волосы. Пару секунд спустя Хардин открывает дверь в комнату: его взгляд падает на мою одежду в винных пятнах, а потом на меня.
Он подходит, берет меня за руки и с мольбой в глазах говорит:
– Мне очень жаль, Тесс. Я не хотел тебя толкнуть.
– Не надо было устраивать все это. Только не сегодня.
– Я знаю… что-нибудь болит? – спрашивает он, вытирая окровавленные руки о свои черные джинсы.
– Нет. – Причини он мне физическую боль, разговор был бы гораздо серьезнее.
– Прости. Я был в ярости. Я думал, это Лэндон…
– Мне не нравится, когда ты становишься таким, таким злым.
Глаза наполняются слезами, когда я вспоминаю, как Хардин порезал себе всю руку.
– Я понимаю, детка. – Он слегка сгибает колени, чтобы наклониться ко мне. – Я бы ни за что не причинил тебе боль умышленно. Ты ведь знаешь это, правда?
Он проводит пальцем по моему виску, и я медленно киваю. Я действительно знаю, что он никогда не сделает мне больно – по крайней мере физически. Я всегда это знала.
– Зачем ты вообще завел разговор об алкоголе? Все шло так хорошо, – говорю я.
– Затем, что он вел себя так, будто ничего не случилось. Изображал из себя надменного придурка, а мама просто терпела это. Кто-то должен был за нее заступиться.
Его голос звучит тихо, смущенно – совсем не так, как полчаса назад, когда он орал на своего отца.
Мое сердце снова сжимается от боли: оказывается, так он защищал маму. Он поступил неправильно, но так ему подсказала интуиция. Он убирает волосы со лба, пачкая лицо кровью.
– Попробуй представить, как он себя чувствует, – ему придется жить с постоянным чувством вины, а твое поведение только все усложняет. Я не говорю, что ты не имеешь права злиться: это естественная реакция, но именно ты должен проявить к нему сострадание.
– Я…
– И ты должен усмирить свою жестокость. Нельзя же решать все кулаками каждый раз, когда ты приходишь в ярость. Это не выход, и мне это совсем не нравится.
– Я понимаю, – отвечает он, опустив взгляд в пол.
Я вздыхаю и беру его за руки.
– Надо привести тебя в порядок, кровь все еще идет.
Я веду его в ванную, чтобы промыть раны, – кажется, с момента нашей встречи это повторяется уже в тысячный раз.
Тесса
Хардин даже ни разу не вздрагивает, пока я промываю его раны. Мочу полотенце в раковине, пытаюсь хоть немного смыть кровь. Он присел на край ванны, а я подхожу и становлюсь прямо перед ним. Он поднимает на меня взгляд и снова протягивает мне руки.
– Надо заклеить большой палец, – говорю я, отжимая полотенце.
– И так сойдет, – отвечает он.
– Нет, смотри, какой глубокий порез, – сердито возражаю я. – У тебя здесь и так вся кожа в шрамах, а ты даже не даешь им затянуться.
Он ничего не говорит и лишь молча смотрит на меня.
– Что? – спрашиваю я.
Я сливаю розоватую воду из раковины в ожидании его ответа.
– Ничего… – Он явно врет.
– Скажи.
– Просто я не могу поверить, что ты терпишь мое дерьмовое поведение, – признается он.
– Я тоже. – Я улыбаюсь и вижу, что он хмурится. – Но оно того стоит, – искренне добавляю я.
Теперь он тоже улыбается, и я провожу рукой по его лицу, касаясь ямочки на щеке.
Его улыбка становится еще шире.
– Конечно, стоит, – отвечает он и поднимается. – Мне нужно в душ. – Он снимает майку, а затем наклоняется, чтобы открыть кран.