Два раза выл Казан, прежде чем отправиться далее, и всякий раз испытывал радость, что эта новая нота удавалась ему все больше и больше. Затем он добрался до подошвы каменистой гряды и выбрался из болота на самую ее вершину. Здесь звезды и луна стали к нему поближе, и с противоположной стороны этого кряжа он увидел широкую, ровную долину с замерзшим озером, блиставшим своей поверхностью в лунном свете, и с белой рекой, тянувшейся из него прямо в лес, который уже не был таким черным и таким густым, как на болоте.
И в эту минуту в нем напрягся каждый его мускул и по всем членам его горячим потоком разлилась кровь. Далеко на этой равнине вдруг послышался крик, и это был его собственный крик – вой волка. Его челюсти защелкали. Белые клыки его сверкнули, и он зарычал низким горловым воем. Ему хотелось ответить на этот призыв, но какой-то странный инстинкт сдерживал его. Этот инстинкт был в нем от дикого зверя и уже властвовал над ним целиком. В воздухе, в шепоте верхушек хвойных деревьев, в самих звездах и луне для него уже заключался какой-то голос, который говорил ему, что этот голос волка, который теперь доносился до него, не был призывом волка.
Часом позже до него опять долетел вой, на этот раз ясный и отчетливый, тот же самый жалобный вой, начинавшийся и завершавшийся быстрым стаккато, острым, резким лаем, от которого приходила в бешеное возбуждение его кровь, чего он не испытывал еще ни разу в жизни. Тот же самый инстинкт на этот раз подсказал ему, что это был уже действительно призыв – воинственный клич – и побуждал его бежать туда скорее. Несколькими минутами позже призыв раздался снова, и вслед за тем послышались на него два ответа: один – совсем вблизи, у самой подошвы кряжа, а другой – откуда-то издалека, так что Казан едва смог его различить. Это собиралась стая для ночного набега; но Казан все еще сидел спокойно и весь дрожал.
Он не боялся, но не ощущал в себе решимости идти. Казалось, что этот черный кряж отделял его от внешнего мира. По ту сторону его все казалось ему новым и странным и сулило отсутствие людей. А по эту – его все еще тянуло что-то назад, и вдруг он повернул голову, всмотрелся в расстилавшееся позади него пространство, освещенное луной, и заскулил. Это в нем заговорила собака. Ведь там, позади, осталась женщина! Он мог бы услышать ее голос! Он мог бы опять почувствовать на своей голове нежное прикосновение ее руки. Он мог бы увидеть улыбку на ее лице и в глазах, услышать ее смех, который так согревал его и делал счастливым! Через горы и долы, поля и леса она звала его к себе, и он балансировал между желанием ответить ей на этот ее призыв и между непреоборимой тягой, влекшей его к волкам в долину. Но ему представились вдруг люди, которые уже готовили для него дубины, он уже услышал издали щелканье плетьми и почувствовал на себе их острые удары.
И еще долгое время он простоял на самом гребне кряжа, разделявшего его мир на две половины. А затем наконец решился и стал спускаться в долину.
Всю ночь он продержался вблизи стаи волков, но все-таки не решился к ним присоединиться. И это было счастьем для него. Из его шерсти еще не выдохся запах упряжи и человека, волки могли бы растерзать его на куски. Инстинкт дикого зверя прежде всего выражается в самозащите. Возможно, что благодаря именно ему, этому далекому, вековому голосу, говорившему в Казане еще со времен дикого состояния его предков, он стал кататься по снегу всем телом и именно теми местами, где лежала на нем упряжь, и именно по тем местам, где было наибольшее количество следов от ног стаи волков.
В эту ночь стая затравила оленя на берегу озера и справляла по нему тризну почти до рассвета. Казан держался против ветра. Запах крови и теплого мяса щекотал его ноздри, и его острый слух схватывал треск обгладываемых костей. Но инстинкт оказался сильнее, чем искушение.
Уже рассвело, когда стая рассеялась вдоль и поперек всей равнины, и только тогда он смело отправился к месту гибели оленя. Он не нашел там ничего, кроме круглого пространства снега, испачканного кровью, покрытого костями, внутренностями и клочьями закостеневшей от ночного мороза шкуры. Но и этого с него было достаточно, и он стал кататься по этим останкам, засовывая свой нос во все, что осталось от тризны, и провел здесь целый день, все время напитываясь запахом оленины.
В следующую ночь, когда опять взошла луна и засверкали звезды, Казан уже не сидел в сторонке в страхе и нерешительности, а прямо представился своим новым товарищам, уже бежавшим целой стаей по равнине.
Стая опять охотилась всю ночь, а может быть, это была уже и совсем другая стая, которая целые мили пробежала к югу, гоня перед собою самку северного оленя к большому замерзшему озеру. Ночь была ясна, почти как день, и с опушки леса Казан увидел сперва эту самку, бежавшую по озеру в трети мили от него. Стая состояла из дюжины рослых волков и уже образовала из себя фатальную подкову, причем два вожака бежали бок о бок с намеченной жертвой и уже готовы были сомкнуть края этой подковы.
С радостным лаем Казан выскочил на лунный свет. Он бросился прямо наперерез бежавшей самке оленя и с невероятной быстротой стал ее догонять. Она увидала его за двести ярдов от себя и свернула вправо, но здесь натолкнулась на вожака, уже оскалившего на нее свои зубы. Казан присоединился ко второму вожаку и ухватил самку за мягкое горло. Воющей массой на нее навалилась сзади вся стая, и она упала на снег, придавив собою Казана, который вцепился ей клыками глубоко в шею. Она прижала его своей тяжестью к земле, но он не разжимал своей пасти. Это была его первая крупная жертва. Кровь клокотала в нем, как огонь. Он ворчал, не разжимая сжатых зубов.
Он не вылезал из-под своей жертвы до тех пор, пока в ее теле не прекратилась последняя судорога. В этот день он уже загрыз зайца и потому не был голоден. Поэтому, высвободившись, он сел в сторонке на снег и стал ожидать, пока голодная стая, точно вороны, не покончила наконец с мертвой самкой. Немного погодя он подошел поближе, обнюхался с двумя волками и был искусан за непрошеное вмешательство.
Когда Казан побрел уже назад, все еще не решившись присоединиться к своим диким братьям, большой серый волк отделился от стаи и схватил его прямо за горло. Казан едва успел вовремя отразить атаку, и затем оба они сцепились вместе и стали кататься взад и вперед по снегу. Они вскочили на ноги не раньше, чем возбуждение от неожиданной драки могло отвлечь стаю от пиршества. Не спеша, все волки окружили со всех сторон обоих бойцов, оскалили свои белые клыки и ощетинили свои спины, ставшие похожими на щетки. Роковое кольцо из волков тесно сомкнулось вокруг дуэлянтов.
Это не было новостью для Казана. Уже столько раз он и сам сидел в таких же кольцах, ожидая конечного результата драки! Не один раз он так же сражался и за свою собственную жизнь внутри таких же колец. Точно так же обыкновенно дрались и ездовые собаки. Если не вмешивался в такие драки человек со своими плетью и дубиной, то они всегда кончались смертью. Только один из соперников оставался в живых. А иногда погибали и оба. Но здесь человека уже не было – здесь был один только кордон из ожидавших зубастых демонов, готовых немедленно же броситься и растерзать на куски первого из дравшихся, который хотя бы случайно упадет во время драки на бок или на спину. Казан был здесь чужой, но вовсе не боялся тех, кто его так тесно окружал. Великий закон стаи все-таки заставлял волков быть беспристрастными.