Такое мнение о разуме весьма отличается от общепринятого, когда сознание рассматривается как «зал заседания» разума или как «театр», в котором на сцене представлена реальность. В связи с этим можно сделать два довольно важных вывода. В первую очередь, здравый смысл подсказывает нам, что сознанию можно доверять. Мир действительно такой, какой он есть, но исследования мозга показывают, что проявление сознания не является бесспорным, это вопрос для обсуждения. Сосредоточенное сознание связано с теми аспектами умственной деятельности, которые в данный момент рассматриваются как спорные. Независимо от того, чем занят центр сознания, именно его значение, важность или понимание вызывают сомнения. Концентрируясь на чем-то конкретном, мы можем прийти к более глубокому, истинному пониманию этого, что и будет результатом работы сознания, а не предпосылками.
Второй вывод заключается в том, что сознание само по себе ничего на самом деле не делает. Процесс сознания выполняет сопроводительную функцию и поэтому является проявлением определенного режима работы мозга в целом. В этом режиме текущее действие останавливается, вероятный источник помех становится объектом пристального изучения, все подсистемы прислушиваются к новой информации, пересматриваются приоритеты и появляются новые планы действий. Все это обстоятельства, при которых мозг и разум «производят» сознательное понимание. Интенсивное образование нейронных связей и перекличка возбуждений создают условия, в которых проявляется сознание. Несмотря на то что у сознания нет своих собственных обязанностей, оно всегда сопровождает очень важный режим работы разума. Да, ранее я предполагал, что у нас, как у сознания самого по себе, есть право вето на выполнение действий, но даже такая формулировка наделяет сознание полномочиями, которых на самом деле у него нет. Что касается запрещения действия или изменение опыта, то это все делает мозг. Даже наше «я» оказывается одной из немногих подсистем нейронной структуры мозга. Эта подсистема определяет, какие факторы нужно считать угрозой, какие желанием, а какие не попадают в эти категории, и потом она рассматривает предыдущий опыт, учитывая данные факторы.
Нам может не понравиться идея, что мозг совершает разумные поступки, не подчиняясь при этом сознанию, или что сознание, по существу, не обладает никакой познавательной функцией. И не нравится нам это потому, что нам кажется, что наше «я» при этом ничего не делает. Вдобавок это приводящее в замешательство чувство отсутствия отношения к делу может быть ценой, которую нужно заплатить, чтобы получить доступ к медленным путям познания. Конечно, есть немало нейробиологов, которые твердо уверены, что физический мозг – это все, что нам нужно, чтобы объяснить работу человеческого разума. Одним из самых ярких приверженцев данной точки зрения является Патриция Чёрчленд, объявившая себя нейрофилософом. Она писала: «Основополагающий принцип нейробиологии состоит в том, что… нет у нас в мозгу никакого маленького человечка, который “смотрит” внутренний телевизор или “слышит” внутренний голос… взвешивает “за” и “против”, принимает решения и т. д. Есть только нейроны, которые связаны между собой. Чтобы человек видел, нейроны – каждый из которых по отдельности слеп и глуп – действуют сообща в определенном порядке… Для каждого из нас наверняка будет шоком узнать, что наши умственные способности – это хорошо организованная работа глупых клеток» {149}.
Вероятно, вы испытываете некоторый дискомфорт, читая эти строки, потому что слишком отождествляете себя и свое собственное «я» с привычками и категориями р-состояния. И все, что требуется, чтобы прогнать тревогу, – это лишь расширить узкое понимание умственных способностей.
Однажды человек из народа обратился к учителю дзен Иккю: «Учитель, напишите мне, пожалуйста, несколько изречений величайшей мудрости». Иккю сразу же взял кисточку и написал слово «Внимание». «Это все? – спросил тот человек. – И вы не добавите что-нибудь еще?» Иккю написал тогда два раза подряд: «Внимание. Внимание». «Ей-богу, – произнес тот человек с заметным раздражением, – я не вижу особой глубины или остроты в том, что вы написали». Тогда Иккю написал то же слово трижды подряд: «Внимание. Внимание. Внимание». Почти в гневе человек потребовал объяснить: «Что все-таки означает это слово – “Внимание”?» На что Иккю мягко ответил: «Внимание означает внимание» [26] .
Роси Филип Капло
Когда мы находимся в р-состоянии, то восприятие имеет оценочную функцию, то есть требуется только для «постановки диагноза». Оно распознает информацию, поступающую от пяти органов чувств, и распределяет данные по категориям. Информация «раскладывается по ящичкам»: что-то в ящичек «Внешнее» (пробка на дороге, политика), а что-то – во «Внутреннее» (грусть, головная боль). Работа восприятия заканчивается, как только оно предоставило результаты «диагностики», – после этого интерес смещается, поскольку необходимо делать выводы и принимать решения. Если точность такой экспресс-оценки нас устраивает, то ее результаты могут стать прочной основой для дальнейших решений. Но, рассматривая восприятие столь поверхностно, мы рискуем упустить информацию, которая на первый взгляд не кажется важной, но при более вдумчивом подходе может оказаться очень ценной.
Р-состояние определяет, как и куда должно быть направлено внимание, но такое положение вещей не всегда оптимально. В р-состоянии мы можем в спешке пропустить что-то важное и даже не заметить этого. Иногда к тому, что мы воспринимаем, надо применять более медленный, детальный подход: это даст нам более ясную картину происходящего и, следовательно, путь к наилучшему в данной ситуации способу познания. В р-состоянии мы поверхностно «просматриваем» информацию, но иногда нужно переключаться на более медитативное состояние, в котором мы видим мир таким, какой он есть, и тогда мы сможем использовать мышление в полную силу. В этой главе я рассмотрю четыре вида внимательности, или медленного познания: это диагностика, фокусирование, поэтическое чутье и полнота осознания.
У профессионалов самых разных искусств и ремесел есть привычка все тщательно рассмотреть, обращая внимание даже на самые мелкие и незначительные обрывки информации. Именно так поступают опытные охотники: они по отломанной ветке на пути, перышку или кусочку высохших экскрементов определяют животное, его возраст и состояние здоровья. Охотник совершает эти действия неторопливо, на подсознательном уровне. Нельзя спешить и подгонять его, нужно, чтобы детали, с учетом опыта и знаний, вызвали какие-то ассоциации… Каждая деталь, которой он уделил внимание, создает в мозгу эпицентр, вокруг которого собираются ассоциации, постепенно срастающиеся вместе, и тогда образуется четкая картина: что это было за животное, как оно себя вело. Карло Гинзбург в своем весьма занимательном эссе, посвященном различным приметам, написал, что жест охотника: присевшего на корточки, изучающего в грязи следы своей будущей жертвы, и есть самый древний жест в интеллектуальной истории человечества {150}. Сюда же относятся и другие умения, сохранившиеся с древних времен: как определить по состоянию копыт, чем больна лошадь; как узнать, что будет гроза, почувствовав порыв ветра; как по ряби на реке понять, куда плывет рыба; как по сужающимся глазам определить скрытую угрозу. Каждое из этих умений – признак высокого уровня умственного развития, при этом нужные нам в данный момент знания опираются на богатый опыт прошлого, задействуя при этом зрение, а также, если нужно, немного осознанного размышления. При внимательном изучении ответной реакции становится ясно, что знание не рождается в результате процесса размышления, оно косвенным образом обнаруживается в ситуации в целом.