– Я видела Юлины картины, они потрясающие! – Кася перевела разговор на другую тему.
– Моя дочь была удивительно талантлива, даже нет, не просто талантлива, гениальна! – Впервые в бесстрастном голосе Вензалинова послышались человеческие нотки.
Кася, поняв, что наконец пробила брешь в бронезащите хозяина дома, подхватила:
– Я читала письма ее учителя из Строгановского, он тоже считал, что она гениальна. Вы хотели бы познакомиться с ними? У меня копии в планшете.
– Не откажусь, – уже вполне заинтересованно заявил Яков Александрович.
Кася нашла нужный документ и, достаточно увеличив, протянула I Pad хозяину дома. Тот внимательно прочитал:
– Значит, Юлины картины заинтересовали даже владельца лондонской галереи, – задумчиво произнес он.
– Похоже, что да.
– Где они сейчас?
– Картины?
– Конечно, – подтвердил бывший директор школы.
– В надежном месте, – уклончиво ответила Кася.
– Насколько я осведомлен, я имею право претендовать на наследство Юли как ее ближайший родственник.
Кася слегка опешила. Она не рассматривала ситуацию с такой точки зрения.
– Наследницей является Олеся, – как можно тверже заявила она.
– В таком случае я подумаю о том, чтобы стать опекуном внучки. Насколько я понимаю, вы пришли именно за этим, – с оттенком издевки произнес он.
Касе ничего не оставалось, как только признать свое поражение. Вензалинова интересовали картины, а не собственная внучка. Впрочем, чтобы завладеть ими, он был готов согласиться и на участие в судьбе внучки. Кася представила себе реакцию Олеси, и у нее засосало под ложечкой. Но так просто сдаваться она не собиралась.
– Конечно, – решила схитрить она, – больше всего меня интересует будущее Олеси.
– И было бы несправедливо оставлять ребенка с совершенно чужими людьми, этими Петуховыми.
Осведомленность Вензалинова удивила Касю. Насколько она помнила, про семью, приютившую Олесю, она ничего не говорила. Значит, бывший директор школы был гораздо осведомленнее, чем старался казаться.
Тем временем явно расположившийся к своей гостье Вензалинов неожиданно предложил:
– А не выпить ли нам чаю?
– Давайте, – согласилась Кася.
За чаем Вензалинов разговорился:
– Если бы вы знали, милая девушка, сколько труда и надежд я вложил в мою дочь, вы бы поняли все разочарование, горечь и боль, которую она мне причинила!
Итак, она уже стала «милой девушкой», отметила про себя Кася. Бывшему директору школы действительно позарез понадобились картины. Как еще объяснить подобную перемену отношения? Похоже, что он решил выручить за картины кругленькую сумму. Вензалинов стал ей по-настоящему противен. Теперь она лучше понимала неприязнь Олеси и побег Юли из родительского дома. От такого папаши она сама бы на край света сбежала!
– Но, что поделаешь, я ее простил, отцовская любовь, хотя любой на моем месте проклял бы! – Взгляд его ореховых глаз посуровел, и лицо окаменело.
«За что он так ненавидит собственную дочь?» – пронеслось в Касиной голове, и ей почему-то стало не по себе.
– Бедная моя доченька! – тем временем сменил регистр Яков Александрович, – для меня ее потеря была величайшей утратой! Но что поделаешь, так уж у них, у Ельцовых, на роду написано. Я не верил, но приходится мириться с родовым проклятием.
«Час от часу не легче!» – ругнулась про себя Кася. Единственное, что пришло в голову: а в своем ли уме ее собеседник? Она уже начала уставать от всей этой чепухи про заклятое сокровище, сгоревший синим пламенем старый город, а теперь про проклятое семейство. Если так и дальше пойдет, то скоро экзорцистов вызывать придется! Но вслух она заинтересованно произнесла:
– Неужели, а мне никто об этом не рассказывал!
– Так и никто? – удивился Вензалинов.
– Никто, – подтвердила она.
– Пойдемте со мной. – И он проводил ее в соседнюю с гостиной комнату, в которой две стены от пола до потолка занимали картины. С непривычки у нее зарябило в глазах. Но постепенно она привыкла и уже с изумлением рассматривала картины. По ним можно было проследить, как взрослела Юля, как неуверенные наброски, ученические эскизы сменились полноценными картинами, в которых сразу чувствовалась рука мастера. Только темы картин были более привычными: натюрморты, портреты близких, городские пейзажи, зарисовки природы. Хотя стиль был уже оригинальным, в нем остались легкость и яркость с каким-то особым налетом меланхолии. Кася даже объяснить все это не могла, она просто чувствовала трогающую сердце грусть. Странно, подумала она про себя, но этой печали она не видела в картинах на стенах деревенского дома Стрельцовых. В них был взрыв ярости, накал трагедии, ожидание какого-то безумного счастья, но не было безнадежности.
Полная странных чувств, она обернулась к противоположной стене. Между книжными шкафами и вперемешку с гравюрами, изображающими пляску смерти, расположилось несколько икон без традиционных окладов. Соседство было несколько неожиданным.
– А это тоже она? – обернулась Кася к Вензалинову, указывая на иконы.
– Вот эти две принадлежат кисти Юли, а остальные четыре были написаны ее дедом, отцом моей жены, Ефимом Ельцовым. Вы знаете, ведь моя жена была родом из семьи потомственных иконописцев.
– Иконописцев?! – удивилась Кася. – Вот откуда эти странные мотивы и необычная для современной живописи техника письма.
– Вот именно. В свое время они славились своим мастерством.
– И гравюры пляски смерти – это тоже они?
– Нет, это мое личное увлечение. – Прочитав в Касиных глазах недоумение, отец Юли добавил: – Вам это кажется странным, не правда ли?
– Это нормальная реакция, согласитесь.
– Нет, не соглашусь. Для вас смерть – это нечто страшное, конец, а для меня – всего лишь начало.
– Освобождение души от власти материи? – произнесла Кася медленно. – Это вы заинтересовали вашу дочь учением катаров?
– А вы в курсе? – напрягся Вензалинов.
– Того, что триптих посвящен эпопее катаров, конечно. Об этом в своих письмах говорит Муромский, – пояснила она.
– А, понятно, – с видимым облегчением произнес бывший директор школы и пустился в объяснения. – Когда-то мне понравилась идея, что вся эта материя, слабая плоть, пожирающая нас природа, весь этот мир – от дьявола. Тогда многое становится понятным и объяснимым. Ведь иначе как понять все уродство, все безобразие мира?
– Дьявол не мог создать ничего хорошего, он просто создал бледное подобие Божественного творения, – вздохнула Кася, – это я уже читала…
– Вот-вот, враг рода человеческого ничего постоянного, добротного создать не смог, поэтому все окружающее нас – химера. Поэтому, согласитесь, катары, богомилы и другие правы, когда говорят, что даже Христос никак не мог родиться, как рождаются все дети, и Рождество – всего лишь маскарад. Он всего лишь сошел с неба в город Капернаум в 15-й год правления Тиберия…