– Пошел ты.
– Суть в том, что кто-то решил – новый мир будет не для всех. Я не знаю, когда это было, наверное, когда и ты, и я были детьми. Он решил и начал действовать. Сначала нас выкинули из этого мира, потому что у нас была совесть. Мы были защитниками всех нищих и обездоленных в мире. Мы.
– Да пошел ты! О какой совести ты говоришь?! Ты взорвал парней, которые служили так же, как и ты! Где была твоя совесть, гнида?!
– Мы попались в ловушку, но потом выкарабкались. Но уже другими. И тогда они взяли нас в долю. Ты говоришь, что это я работаю на американцев, но на деле это ты работаешь на них.
– Заткнись!
– Теперь мы на стороне зла. Мы стали такими же, как были фашисты, которые напали на нас. Нам плевать на то, что здесь. Да даже и там, в тех странах, которые раньше были частью нашей Родины, миллионы голодных ртов. Как мы их называем? Черномазые?
– Да пошел ты.
– Только такие, как я, – надежда для русских спастись. Мы воюем за новый порядок вещей. И плох он или хорош, но в нем будет место для всех.
– Да пошел ты. Твой порядок – отрезанные головы, разоренные города.
– Женщина не может родить без боли. Так и новый мир рождается в боли.
– Ты… Не смей… Справедливость… Твоя справедливость – это горе…
Я уже заговаривался. И косяк не помогал.
– Мы будем жить, а ты – сдохнешь.
Я опять попытался ударить Аль-Малика. Но опять безуспешно. А потом… Потом я ничего не помню. Ни хрена.
* * *
Следующий раз я вынырнул из забытья на следующий день, наверное. Потому что было светло, я из этого делаю такое заключение. Было светло, и я был в гостиной, сидел на диване. А напротив меня, у двери, стоял Павел Константинович и кто-то из прилетевших офицеров. Из Москвы прилетевших. Он даже не потрудился сменить костюм на местный прикид, так и ходил в том, в чем прилетел.
– Господа, – я попытался встать, но получилось не очень хорошо.
– И этого наркомана вы предлагаете привлечь к обеспечению безопасности саммита?
Я это слышал, но звуки расплывались, как в пустой огромной комнате. В зале.
– Это очень опытный офицер, просто…
– Не нужно. Пусть и дальше курит дурь.
Москвич повернулся и вышел. Павел Константинович посмотрел на меня, хотел что-то сказать. Но ничего не сказал, повернулся и тоже вышел.
– Да пошли вы! – крикнул я им вслед. И упал на диван.
* * *
Проснулся я.
Нет, это слово совсем не подходящее. Я не проснулся, я – очнулся. Так будет точнее.
Я очнулся на полу, на котором скорчился, как бродячая собака на люке, пытаясь сохранить хоть немного тепла. На полу было что-то мерзкое, я даже не хотел понимать, что это такое. В голове была какая-то пустота, но пустота совсем не приятная. Это как понимание того, что где-то было что-то, что и должно там быть, и теперь этого нет. Как будто украли что-то важное. Что-то, без чего нельзя обойтись.
Пустота доставляла беспокойство.
Было холодно. И зубы мои стучали, как кастаньеты.
Я не сразу понял, где я нахожусь. Не сразу понял, что со мной. Потом вдруг пришло в голову: Ирак. Междуречье. Я в Ираке.
Почему я здесь? Что я тут делаю?
Я работаю. Это – моя работа.
Так мне что, получается, надо на работу?
Часы были там, где им и положено быть. Я посмотрел на часы – чуть больше семи часов. Отдернул плотную штору – так и есть. Солнце. Такое яркое, что я сощурился, заболели глаза.
Я опоздал.
Я поплелся в ванную и, стоя на коленях, попытался, пардон, проблеваться. Сначала не получалось, но потом из меня хлынул такой зловонный поток, что, право, он был ничем не лучше нечистот.
Блевал я долго. Потом встал, попытался как-то умыться. Ужаснулся тому, что вижу в зеркале. Это – я? Это – на самом деле – я?
О Аллах, в таком виде точно нельзя.
Что произошло?
Сознание постепенно возвращалось. Война. Саммит. Господи, саммит.
Я побрел обратно. Наткнулся на телефон. Симка была приклеена сзади, для удобства. Я не с первого раза вставил ее, набрал номер.
– Слушаю.
– Я. Павел Константинович, я опоздал немного.
– Сейчас.
Были слышны какие-то шумы. Потом послышался звук самолета, и я понял, что шеф в аэропорту. Характерный очень звук.
– Я подъеду.
Голос шефа не обещал ничего хорошего.
– Ты не опоздал. Ты охренел вконец.
– То есть? – не понял я.
– То и есть! – выкрикнул шеф в трубку. – Ты что, не помнишь ни хрена?!
– Вообще-то плохо помню, – признался я.
– Так вспоминай! Чтобы ты знал – со вчерашнего дня от работы ты отстранен.
– Не понял.
– Поймешь! Козел! С ними как с людьми, а они. Все, отбой.
В трубке раздались гудки.
Я никак не мог понять, какого хрена я, в конце концов, натворил. За что меня так? Ну да.
Неужели…
Из плинтуса я высвободил проводок, подключил к коммуникатору. Потыкал на ускоренную перемотку, звездец полный. Если сюда приходили и видели меня в таком виде, то это полный… За это и впрямь вышибут.
Но на экране, а это была система скрытого видеонаблюдения в доме, можно было просмотреть информацию по сотовому, было такое, от чего я перестал дышать. Меня бросило в жар, и я начал стремительно трезветь. Пот тек по спине.
На экране был я. И был Аль-Малик. И он сидел напротив меня, а я – напротив него. И мы курили и разговаривали.
О, Аллах.
То, что мыслилось сном, наркотическим бредом, оказалось ужасающей реальностью.
Аль-Малик был здесь! В моем доме! Он был не в моей голове, не в моем бреду – он был в моем доме!
А потом я бросил телефон и, спотыкаясь и падая, помчался в комнату, в которой было… Был тайник. Ругаясь на двух языках сразу, с трудом отодвинул шкаф совершенно совкового вида, за ним – едва заметная – была дверь. Она вела в тщательно скрытую в стене нишу, в которой было…
Ни хрена там не было!
Снайперская винтовка, та самая, которую изъяли на границе, которую я купил по дешевке и с которой выжил в болотах близ Басры. Та самая, конструкции Лобаева, с баллистическим вычислителем, глушителем, тяжелым стволом, из которой можно попасть в человека с двух километров, – ее не было. Не было ни пистолета, ни автомата, ни пакета документов, ни двух пачек денег, которые я положил сюда на всякий случай. Ничего не было.
И я знал, у кого все это. Аль-Малик был здесь. У Аль-Малика было теперь мое оружие. Документы, по которым он может пройти посты. Очень хорошие документы.