– От себя, Миша. От себя.
Не выдержав его пристального взгляда, она отводит глаза.
– Мне и вправду пора. Спасибо за компанию…Айди.
– Позволь заплатить за тебя.
– Это лишнее.
Вопреки ее ожиданиям, он не настаивает. Из бара они выходят вместе и некоторое время стоят под козырьком у входа: дождь все еще льет.
– Та девушка… Почему вы расстались?
– Я так и не научился понимать русских, только и всего.
– Значит, она была русской?
– Да.
– Наверняка, красивой?
– Да.
– Это она оставила тебя?
– Скажем, все произошло по обоюдному согласию.
– Она вернулась в Россию?
– Все может быть. Но в последний раз она прислала мне открытку из Мадрида.
– Она шлет тебе открытки?
– Уже нет. Моя машина за углом. Не возражаешь, если я подброшу тебя?
– Право, не стоит. Я отлично доберусь сама.
Ответ вполне ожидаем, но он категорически не нравится Айди. И, если до сих пор он сдерживался в проявлении чувств, был мягок и терпелив, то теперь готов идти напролом. Он крепко перехватывает руки Миши чуть выше запястий и одним рывком поворачивает ее к себе.
– Так и будешь не прощать меня? Снова и снова?
– Отпусти. Мне больно.
– Неужели? А как же твой знаменитый болевой порог?
Он ничего не забыл. Ничего.
– Отпусти.
– Иначе ты ударишь меня? Как тогда, в детстве? Когда я сказал, что ты самая красивая девочка на свете?
Он ничего не забыл. Ничего.
– Я ударила тебя, потому что ты соврал.
– Ты ударила меня, потому что я сказал правду.
Странное дело, она больше не чувствует пальцев Айди на своих запястьях; пальцы переместились к плечам. Он обнимает ее так, как не обнимал еще ни один мужчина; как будто имеет на это право и всегда имел.
– Нет никого лучше тебя, – шепчет Айди. – А теперь можешь меня ударить.
…В салоне новенького «Мерседеса» пахнет кожей, и эта машина полностью соответствует Айди – везунчику и баловню судьбы. Но Миша – в потрепанных джинсах, выцветшей футболке и помятом пиджаке – выглядит здесь инородным телом. Она ежится и прижимается к дверце, стараясь занять как можно меньше места. В какой-то момент она даже перестает следить за дорогой: сказывается сосредоточенность на внутренних ощущениях, которым сложно подобрать определение. Оно находится лишь тогда, когда Айди заглушает двигатель – Змеи и лестницы.
– …Где это мы? – спрашивает Миша, задумчиво разглядывая ландшафт за стеклом. – Куда ты меня привез?
– Будем считать, что я похитил тебя. На сегодняшний вечер. Завтра же напишу явку с повинной, но сегодняшний вечер – мой.
– Дом, как я понимаю, тоже твой?
– Да.
– Но я не твоя девушка, Айди.
– Ты – мой друг.
Это понравилось бы маме, – неожиданно думает она. Да нет же, мама была бы просто счастлива, если бы увидела подобную мизансцену в кино. Промытая дождем улица, подъезд пафосной высотки, чьи верхние этажи теряются в темноте. Сейчас они спустятся в подземный гараж, а подземные гаражи одинаковы везде. Бетонные стены, бетонный пол, тусклое освещение. Антураж для триллера о серийном убийце, но насчет этого можно не беспокоиться.
Мама не станет тратить время на триллеры.
* * *
Оставив машину в гараже, они поднимаются в квартиру Айди, уже отрекомендованную им как «пентхаус». Однажды Миша уже посещала похожие апартаменты, но тот ее визит был связан с убийством антиквара. Лужи крови на полу, следы борьбы, расколотый фарфор – о том, чтобы оценить обстановку с точки зрения обывателя, а не полицейского, не могло быть и речи.
Впрочем, и жилище Айди оставило ее равнодушной, поразила лишь терраса, с которой открывался фантастический вид на город и реку. Все остальное было вполне ожидаемо: дорогая мебель, дорогая техника, несколько абстрактных картин (тоже дорогих, как предположила Миша). Жаль, что здесь нет ни одной модели корабля, ни одного плаката с Куртом Кобейном. Жаль кактусы, которые с успехом заменили орхидеи в высоких стеклянных тубах. Миши даже не уверена – живые ли они.
Вот кактусы – те были живыми. Растрепанными и не очень счастливыми. А орхидеи выглядят вполне удовлетворенными жизнью, самодовольными и напыщенными, – наверняка, к ним приставлен специальный человек. Он следит за цветами, снимает увядающие лепестки и вовремя меняет воду. Человек, точнее – женщина, филиппинка или тайка; 0048 против 0729, что Айди никак не может запомнить ее имя и вообще не в состоянии воспроизвести ее облик в памяти.
Что-то маленькое, хрупкое и черноволосое. Молчаливое, как и ее подопечные орхидеи.
– Выпьешь чего-нибудь? – спрашивает Айди.
– Кофе.
– Сейчас приготовлю.
Он отправляется в дальний угол своей огромной гостиной; в тот ее конец, где расположена кухня. Возится с кофеваркой, хлопает дверцей холодильника.
В этом доме слишком мало Айди, вот оно что! В этом доме нет ни одной вещи, которая могла бы рассказать о нем нынешнем. Ответ можно было бы поискать в абстрактных картинах, но Миша не сильна в современном искусстве.
Напрасно она согласилась подняться сюда.
Впрочем, еще не поздно уйти. Она выпьет кофе и уйдет, несмотря на неудовольствие невидимой мамы, угнездившейся на первом ряду, с ведром поп-корна в руках.
– Ну, как тебе моя берлога?
– Впечатляет.
– Ты еще не видела спальни.
– Хочешь пригласить меня на экскурсию?
– В рамках ознакомительного тура. Почему нет?
– Как-нибудь в другой раз.
– Ловлю тебя на слове, – Айди улыбается и это – хорошая улыбка, виноватая и немного застенчивая.
Миша берет чашку с принесенного им подноса и отправляется на террасу; туда, где есть река, темные, усеянные огоньками набережные и город. Ей все труднее оставаться с Айди один на один, это пробуждает в ней странные желания, непонятное томление, – так что свидетели не помешают.
– Прекрасный вид. Ты был прав.
– Я тоже к нему привязан.
– Настолько, что решил продать квартиру?
– Ты ничего не забываешь, – смеется Айди. И это – хороший смех, раскатистый, беспричинный и свободный. – Все просто. Возможно, в скором времени мне придется уехать.
– Куда?
– В наш филиал в Гонконге.
– Разве ты не собираешься возвращаться?
– Пока не знаю.
Когда он успел проделать это? Миша готова поклясться, что низкий журнальный столик возле окна был пуст. Но сейчас на нем лежит квадратный лист плотного картона. Она узнала бы его из тысячи других: и эти обтрепанные края, и цифры в кружках, и затейливые рисунки на игровом поле, больше напоминающие средневековые гравюры.