Амбалавау, вечер 10 августа 1856 года
Моя дорогая Флоренс!
На самом деле перо в моей руке дрожало не из-за возраста, а из-за воспоминаний о совместном пребывании с Эдмондом, которые охватили меня, чего я долгое время не допускала, потому что это отвлекало меня от работы. И именно эти воспоминания терзают меня, потому что они ясно дают мне понять, насколько этот мужчина желанный для меня и насколько он моложе, чем я. Затем меня одолевает неуверенность. Да, дитя мое, я знаю, тебе непросто видеть меня такой слабой, но это бывает нечасто, намного чаще меня мучают сомнения. Это ужасно, ведь сомнения отравляют не только настоящее, нет, они также оскверняют прошлое, мои драгоценные воспоминания, и, таким образом, они еще и вселяют в меня страх перед будущим. Поэтому я запрещаю себе думать о том, каким нежным может быть этот мужчина, каким страстным и каким беззаветно преданным.
И я не думаю о том, почему он не отвечал на мои письма, несмотря на то что у него масса времени в тюрьме, в которой он все еще сидит, прекрасно зная, как важен мне его ответ. Зачем я научила его писать и читать, если он теперь так со мной поступает? Вот видишь, твоей матери не все равно, она не хочет превратиться в смехотворную сестру Отелло — сравнение, которое особенно для нас подходит, я так думаю. И это не только из-за цвета кожи, а из-за той особенной страсти, о которой я с удовольствием тебе рассказала бы. Но я не хочу смущать тебя подробностями об Эдмонде и моей интимной жизни, я уверена, тебе это не понравится. Я только хочу сказать: если тебе когда-нибудь придется делать выбор между тем, что принято, и тем, что говорит тебе сердце, не соверши ошибку, не выбирай то, что прилично, даже если это и более легкий путь. У тебя только одно сердце, но у тебя всегда есть выбор, что ему приказать: сердце, умри или пой!
О господи, моя дорогая Флоренс, я немного отклонилась от темы, прости. После того как Эдмонд сделал меня своей женой, нам стоило многих усилий скрывать от всех свое счастье, только ради тебя. И поначалу нам это хорошо удавалось. Ты должна помнить, что я хотела выяснить, почему Эдмонд так любил монсеньора Бомона, а тот его, наоборот, так ненавидел. Но каждый раз, когда я пыталась выяснить это у Эдмонда, он обнимал меня и шептал мне на ухо, что это меня не касается и что это все моя женская фантазия. Но ты меня знаешь, я не сдавалась, я представляла ему свои теории, которые позаимствовала из мира романов, чтобы развеселить его или склонить к возражению. Я утверждала, что жена Бомона была любовницей Эдмонда, и это его всегда забавляло, потому что мадам Бомон имела только два порока. Это пристрастие к лакомствам, благодаря которым ее талия могла соперничать по толщине с большими бочками, и вторым пороком был — если такая мать, как я, может так говорить — ее младший сын Луи, долгожданный наследник, которого она холила больше, чем комнатную собачку, и который вел себя как изнеженный принц. Моим следующим предположением было то, что монсеньор сам состоял с ним в отношениях. Это злило Эдмонда, но не заставляло его говорить. И только когда я решилась утверждать, что у монсеньора были интимные отношения в борделе или с его собакой, а Эдмонд об этом знал и молчал, он сдался. Он не мог понять, почему я приписываю его благородному господину что-то в этом роде, и он дал мне понять, насколько я неправа. Он начал рассказывать.
У меня уже ручка выпадает из рук, это от тяжелой работы на ванильной плантации. Я продолжу завтра.
Из древесины мексиканского цитрусового дерева Elaphrium Graveolens Knuth путем дистилляции и использования пара получают эфирное масло с очень приятным запахом, которое применяется для создания различных парфюмерных композиций.
На следующее утро Паула проснулась от странного крика. Такого она никогда прежде не слышала. Громкий протяжный звук, будто писк из другого мира. Близко, очень близко; если бы эти звуки доносились не из далекой выси, она бы испугалась.
Она села. Последующие крики звучали злобно и оставляли в ее измученном голодом желудке гневное эхо. Затем она осмотрелась и заметила, что она совсем одна. Ласло и мальчика, нет, Ласло и Йо не было. Она встала, потянулась, осмотрела укусы муравьев. На многих из них отечность прошла, они начали заживать. Несмотря на голод, она чувствовала себя лучше, чем вчера, но очень хотела пить.
Паула нашла свою флягу и выпила немного воды, которая была неприятно теплой. Им следовало найти чистый родник, потому что у них не было костра, чтобы кипятить воду. Следующий крик был таким громким и жалобным, что она вздрогнула и невольно посмотрела вверх.
Ничего. Как раз когда она уже собиралась опустить голову, краем глаза она заметила движение: черно-белое животное перепрыгнуло с одной ветки на другую примерно метрах в пятнадцати от нее. Это были индри, священные лемуры с длинными хвостами, черно-белым мехом и медвежьими мордочками. Но что в них было самым красивым, так это большие глаза, которые с любопытством смотрели на нее. Паула затаила дыхание, замерла, чтобы не спугнуть их, и тоже с любопытством посмотрела вверх. Никто ей не рассказывал, как забавно выглядят черные клочки меха, которые растут у них из ушей. Второй лемур прыгнул на то же дерево, схватился лапой за листья и начал карабкаться вверх. Паула поняла, почему убивать этих животных — фади, они были не только красивы, но и полны изящества, когда прыгали с ветки на ветку и с дерева на дерево.
Казалось, что они общаются, и Пауле хотелось понимать, что значили эти жалобные, пронзительные и пискливые звуки.
Шум за спиной заставил ее обернуться. К ней подошел Ласло с Йо на руках.
— Доброе утро! — Ласло спрятал одну руку за спину и другой подал ей Йо, который, несмотря на жару, был на удивление холодным. Непроизвольно она прижала его к себе. Он излучал не такой интенсивный запах, как вчера. Уд, этот бальзамический аромат гавайской розы, который прогонял из нее всю горечь.
— Где вы были?
— Вон там, — он показал назад, — находится маленький пруд. Мы с Йо были такие грязные и потные, что решили искупаться, и Йо это понравилось.
Паула посмотрела на мальчика, который лежал у нее на руках с широко открытыми глазами, очень довольный.
— Он, должно быть, ужасно голоден. Лично я умираю от голода.
Ласло улыбнулся и достал из-за спины вторую руку. Паула узнала запах, прежде чем ее глаза увидели, что это было. Мед! На пальмовом листе лежало несколько разломанных сот, из которых капал красновато-желтый сверкающий мед.
— Это для вас, мы свою часть уже съели.
Она попросила Ласло снова взять у нее Йо и с жадностью принялась за мед. Она его не любила и еще никогда не ела его по своей воле. Но теперь она жадно пила его, как амброзию, облизала пальцы и лист, на котором он лежал.
— Что мы теперь будем делать? — спросила она. — Где наши преследователи? Почему больше не слышны напевы? Вы думаете, мы можем теперь рискнуть и вернуться?