Желтые, оранжевые, красные клены и дубы, казалось, были охвачены пламенем. Мы гуляли по центру города, держась за руки..
— Было весело, — с иронической улыбкой произнес Майкл.
— Знаю. Это все из-за шоу. Из-за «Джеральдо», я уверена, — сказала я.
Прошло уже четыре или пять месяцев с тех пор, как вышло шоу, а моя мама все еще злилась.
— Когда вернемся, я все-таки поговорю с ней об этом. Меня бесит, что я должна ходить на цыпочках. Если она начнет кричать — нужно через это пройти.
— Ладно, но мне лучше не вмешиваться, — ответил Майкл.
— Конечно, не надо.
В звенящем осеннем воздухе стоял запах костра. Пахло уютно и по-домашнему. Я могла только надеяться, что дома меня тоже ждут уют и покой.
Мы вошли в дом, и я услышала, что работает телевизор. Я вошла в гостиную, мама сидела на диване. Отца не было, наверное, бегал по поручениям. Майкл поцеловал меня и ушел на кухню.
Я приглушила звук и села рядом с ней на диване, обитом коричневой тканью.
— Мама, я знаю, что ты видела шоу и теперь злишься, — начала я.
Она бросила на меня взгляд.
— Я пошла на это, потому что хочу, чтобы люди перестали стыдиться того, чего не нужно стыдиться.
На ее щеках выступил румянец.
— Мне стыдно. Меня тошнит от того, как ты себя ведешь! — выкрикнула она.
Теперь злилась я, не только на нее, но и на себя. Моей матери опять удалось вывести меня из равновесия, и я была недовольна собой за то, что позволила ей меня разозлить.
— А что здесь стыдного? Я не сделала ничего плохого, и тебе уже следовало бы это понять. Тошнит, когда притворяешься, что секс — это неправильно.
Я вскочила и начала мерить шагами ковер.
— Это он виноват. Не понимаю, почему ты позволяешь Майклу тобой управлять.
— Ты о чем это?
— Я знаю, что ты это сделала, потому что он так хотел.
Теперь она не только разозлила меня, она обидела и задела меня. Неужели она правда считает меня слепым орудием в руках Майкла? Я что — дурочка, которая не может думать своей головой?
— Ты не права. Если бы ты хоть чуть-чуть меня знала, ты бы это поняла!
Я вылетела из комнаты.
— Мы уезжаем! — крикнула я Майклу.
Мы побросали вещи в чемодан и переехали в ближайший мотель.
Единственной причиной, по которой мы не улетели в Калифорнию следующим же рейсом, была бабушка Фурнье, которую я собиралась навестить. Ей было восемьдесят три года. Ее волосы были припорошены сединой, и она хромала из-за артрита, но по-прежнему сохраняла ясность и остроту ума. Ее не коснулись жизненные невзгоды благодаря любви к жизни, которую она сохраняла до сих пор..
— Это ты? — спросила бабушка, когда я постучала в дверь ее квартиры в Сэйлеме.
— Это я.
Она открыла дверь и распахнула объятия.
— Шерил! — радостно воскликнула она.
— Бабушка! — закричала я в ответ и запечатлела поцелуй на ее милом лице.
Мы обнялись, и ей пришлось опереться на меня, пока мы шли на кухню. Она достала из холодильника пирог и поставила чайник.
Мы посплетничали немного о родственниках и посмеялись над тем, что фигура у нее уже не та, чтобы одеваться по последней моде. Несмотря на это, она выглядела стильно, в отличие от большинства женщин ее возраста. Она по-прежнему красила губы и решила носить парик. Мне казалось, что я никуда и не уезжала.
Она вновь рассказала мне историю про то, как мой добродушный, но глуповатый дядя сидел на раскидистом клене, собираясь спилить слишком большую ветку. Он заметил, что это та самая ветка, на которой он сидит, только тогда, когда обрушился на землю вместе с ней. Мне никогда не надоедала эта история, особенно в пересказе бабушки Фурнье..
Я знала, что бабушка никогда не заговорит о моем появлении на «Джеральдо», если этого не сделаю я. Но я хотела поговорить, потому что она должна была знать, что ее мнение мне небезразлично, а я должна была объяснить, почему я это сделала.
Я отрезала себе второй кусок пирога и прямо посмотрела в глаза своей бабушке.
— Я знаю, что ты видела меня по телевизору.
— Шерил, я не могла поверить своим глазам, — произнесла она.
— Почему?
— Почему? Да из-за того, о чем ты там говорила. Это личное. О таком не говорят прилюдно.
— Нет, бабушка. Нам нужно об этом говорить. Нам нужно перестать стесняться проявлений своей сексуальности, перестать держать это в секрете.
Бабушка откусила кусочек торта и посмотрела на меня с легкой улыбкой.
— Ты же не сердишься, правда? — спросила я.
— На тебя? Не могу. Что бы ты ни сделала, я не смогу на тебя злиться. Если бы ты валялась под забором, я бы пошла туда и легла рядом с тобой, — ответила она.
Мне казалось, что у меня разорвется сердце. Когда я была маленькой, то думала, что стоит моей бабушке узнать про мои грехи — и она отвернется от меня. Я не могла себе представить, будучи тайной онанисткой, что ее любовь ко мне не ставит условий.
— Он отличается от клиентов, которых я направляла к тебе раньше, — говорила Саманта. Была зима 1990 года, мы сидели поздним вечером в ее офисе. За последние несколько лет нам с Самантой уже приходилось работать вместе, и я задавалась вопросом — чем так уникален мой будущий клиент?
— И почему же?
— У него навязчивая фантазия, которая сильно влияет на семейную жизнь и на все остальное.
— Что за фантазия?
— Она идет из детства. Когда ему было около восьми лет, его оставляли с соседской девочкой, которой было двенадцать или тринадцать. Она привязывала его к дереву на заднем дворе, давала пощечины или издевалась, приплясывая вокруг.
— Могу предположить, что за фантазии его преследуют, — произнесла я.
Саманта улыбнулась.
Я часто сталкивалась с тем, что детские впечатления оказывают влияние на эротические пристрастия, и у меня было ощущение, что именно это и есть случай Дерека, клиента Саманты.
— Его возбуждает мысль о том, как его связывают. Он рассказал об этом жене, а она ответила ему, что он «больной». Она отказалась проигрывать с ним этот сценарий, а сейчас именно это и заводит его больше всего.
— Ему удается заниматься сексом со своей женой?
— Да, но ему кажется, что он это делает в основном, чтобы доставить удовольствие ей, в то время как он представляет, как его связывают, чувствуя потом себя виноватым. Я думаю, что, если бы ему удалось разыграть эту сцену, это бы помогло избавиться от навязчивой идеи.