– До суда, конечно. – Миссис Карлайон поморщилась, точно от боли. – Этого нельзя было допускать. – Она повернулась к Певереллу. – И виноват в этом ты. Я рассчитывала, что ты займешься делом сам и не допустишь, чтобы обстоятельства гибели Таддеуша и безумие Александры стали предметом газетных сплетен и грязных домыслов. Как юрист, ты должен был сделать это ради блага и спокойствия всей семьи.
– Но это нечестно, – немедленно вступилась за мужа ее старшая дочь. Глаза ее засверкали, а щеки разгорелись. – Будучи юристом, Пев не имеет права обходить законы. Не представляю, как бы он мог иначе замять это дело.
– Я полагала, он настоит на том, чтобы Александру признали сумасшедшей и не способной отвечать за свои поступки, – резко ответила Фелиция. – Вместо этого вы подыскали адвоката, который, возможно, вывернет наизнанку жизнь нашей семьи перед публикой, и все это лишь ради того, чтобы узнать и так хорошо всем известное: Александра убила Таддеуша. Видит бог, она сама не отрицает этого!
Кассиан сидел бледный, глядя на бабушку во все глаза.
– Почему? – раздался вдруг среди полной тишины его тихий голос.
Эстер и Фелиция одновременно повернулись к нему и заговорили.
– Мы не знаем, – сказала мисс Лэттерли.
– Потому что она больна, – отрезала пожилая леди. – Бывают болезни тела, а бывает болезнь души. Твоя мама больна душевно, поэтому и совершила такую страшную вещь. Тебе лучше не думать об этом. – Она протянула руку – погладить мальчика, но внезапно передумала. – Конечно, тебе сейчас тяжело, но ты тоже Карлайон и обязан быть мужественным. Думай лучше о своем отце, об этом замечательном человеке; вспомни, как он гордился тобой. Становись взрослым и старайся во всем походить на него. – Голос ее прервался, но она справилась с собой, как всегда не выказав душевной боли. – У тебя получится. И мы тебе в этом поможем – дедушка, я и твои тети.
Кассиан не ответил, но повернулся и бросил быстрый угрюмый взгляд на деда. Затем он нерешительно улыбнулся с полными слез глазами. Все поспешно потупились, опасаясь встретиться с ним взглядом.
– Его не вызовут в суд? – тревожно спросила Дамарис.
– Конечно, нет! – Сама мысль об этом показалась ее матери нелепой. – Да и что в этом толку?
Миссис Эрскин вопросительно посмотрела на Певерелла.
– Не знаю, – ответил тот. – Очень сомнительно.
Фелиция воззрилась на зятя.
– Так сделай что-нибудь, чтобы его точно не вызвали! Предотврати это. Ему же всего восемь лет!
– Я не могу этому воспрепятствовать, матушка, – терпеливо объяснил юрист. – Если обвинение или защита пожелают вызвать его как свидетеля, то окончательное решение останется за судьей. Если он посчитает, что Кассиан способен давать показания, мальчика вызовут непременно.
– Поэтому тебе и не следовало доводить дело до суда, – в ярости ответила миссис Карлайон. – Александра призналась. Для чего еще понадобился этот публичный процесс? Ее повесят в любом случае. – Она уставилась на другой конец стола, где сидела ее дочь. – И не смей так на меня смотреть, Дамарис! Мальчик рано или поздно все узнает. Может, это даже лучше, что мы не лжем ему. Но если бы Певерелл своевременно позаботился, чтобы ее отправили в Бедлам [1] , проблемы бы вообще не возникло.
– Как бы он это сделал? – спросила миссис Эрскин. – Он же не доктор.
– А по-моему, она не сумасшедшая, – вмешалась Эдит.
– Замолчи, – оборвала ее мать. – Твоего мнения никто не спрашивал. С чего бы нормальной женщине убивать мужа?
– Не знаю, – согласилась миссис Собелл. – Но она имеет право на защиту в суде. И Певерелл, и все мы обязаны подумать…
– Думай лучше о своем брате, – угрюмо сказала Фелиция. – И о добром имени всей семьи. Я понимаю, что ты была совсем мала, когда он покинул дом и ушел в армию, и все-таки ты его знала. Знала, каким храбрым и честным человеком он был. – Голос ее впервые дрогнул. – Разве ты не любила его? Разве память о нем не дорога тебе? Где твои чувства, девочка?!
Ее младшая дочь густо покраснела и бросила через стол несчастный взгляд.
– Я не могу помочь Таддеушу, мама.
– Ты не можешь помочь и Александре, – добавила Фелиция.
– Мы все знаем, что Таддеуш был хорошим человеком, – попыталась примирить их Дамарис. – Конечно, Эдит тоже это знает. Просто из-за разницы в возрасте она мало с ним общалась. Для нее это был юноша в военном мундире, которым все почему-то гордились. Но мне-то известно, что подчас он мог быть добрым и отзывчивым. И хотя он поддерживал среди солдат строжайшую дисциплину, вне службы ему удавалось проявить себя и с другой стороны. Таддеуш был… – Внезапно замолчав, миссис Эрскин закусила губу. Выражение лица ее было страдальческим, и она избегала взгляда Певерелла.
– Мы знаем, что ты высоко ценишь память о своем брате, – негромко произнесла миссис Карлайон. – Но мне кажется, ты сказала уже достаточно. Мы не будем вдаваться в подробности, не так ли?
Рэндольф выглядел сконфуженным. Он собирался что-то сказать, но передумал. Все равно его никто не слушал.
Эдит тревожно смотрела то на мать, то на Дамарис. Певерелл, казалось, хотел обратиться к жене, но та его не замечала.
А Фелиция и Дамарис сверлили друг друга взглядом. Затем губы старой леди скривились в скупой улыбке. Лицо же ее дочери, до этого несколько изумленное, внезапно исказилось. И Эстер готова была поклясться, что причиной тому был страх.
– Разумеется, – протянула миссис Эрскин, по-прежнему глядя на мать. – Я не собиралась вдаваться в подробности. Просто вспомнила, что Таддеуш мог быть очень отзывчивым… когда надо…
– Вот и держала бы свои воспоминания при себе, – отчеканила Фелиция. – Как бы то ни было, предлагаю считать тему закрытой. Мы все высоко оценили твою любовь к покойному брату.
– Не понимаю, о чем идет речь, – хмуро буркнул полковник.
– Об отзывчивости, – терпеливо пояснила ему жена. – Дамарис сказала, что Таддеуш подчас бывал отзывчивым. – Лицо ее снова стало непроницаемым. – Что ж, в человеке важны достоинства разного масштаба.
– Конечно, – пробормотал ее несколько озадаченный супруг. Он смутно подозревал, что его дурачат. – Никто это и не отрицает.
Фелиция не стала растолковывать главе семьи суть размолвки с дочерью и снова повернулась к Эстер:
– Мисс Лэттерли, как уже выразился мой муж, ревность – мерзкое и непростительное чувство, губительное для мужчин и тем более для женщин. Каким же образом намерен защищать Александру ваш мистер Рэтбоун? Надеюсь, он не будет настолько безрассуден, чтобы утверждать, будто она вовсе этого не делала?