— Палубная команда — осмотреть днище! — и чуть повернув голову: — Боцман, что там у нас в гребном наряде?
Тот ответил спустя несколько мгновений:
— Одного убило, троим расшибло голову. Задели риф веслами четвертого и пятого ряда, которые не успели до конца втянуть, а эти дубины не успели пригнуться.
Тамор зло ощерился:
— Ну венетские ублюдки… Заменить весла, дополнить наряд, и полный ход, Магровы яичники, полный ход!
Матрос палубной команды, высунув голову из люка, доложил:
— Между пятым и шестым шпангоутами треснула обшивка по обоим бортам, течи.
— Большие?
Матрос весело сверкнул белыми зубами:
— Если десяток бурдюков в час набежит, и то хорошо. Да и заплату сейчас заведем.
— То-то! — проворчал Тамор, расплываясь в улыбке. Он уставился на отчаянно улепетывающую акку. — Ну венетская лягушка, теперь держись…
Они догнали акку примерно за час до заката. Когда акка оказалась в радиусе поражения бортовыми баллистами, Тамор, увлеченный преследованием, заорал:
— Натянуть тетиву! Заряжай огнем! Сейчас поджарим этих венетских свиней!
Но тут сбоку раздался спокойный и даже несколько иронический голос Слуя:
— Тамор, было бы неплохо, если б ты оставил для меня несколько человек, я хотел бы задать им пару вопросов.
Тамор выругался, сердито скрипнул зубами и приказал уже потише:
— Отставить огонь. Передовую баллисту снарядить абордажным якорем, остальным — отбой. И… поживее, боцман, что мы ползем как черепахи?
Боцман обиженно насупился — дирема летела как стрела, — но все-таки слегка прибавил ходу. Стрелки, забравшиеся на переднюю штурмовую площадку, начали натягивать тетивы арбалетов, отчего над палубой разнесся скрип воротов. Вторая смена гребцов, которой на этот раз выпало стать абордажной командой, неторопливо строилась на палубе. Бойцы были веселы. Команда акки обычно состояла не более чем из двадцати моряков, вооруженных по большей части луками и ножами, но даже если акка на сей раз была под завязку забита вооруженными до зубов пиратами, то все равно вряд ли на этом суденышке могло поместиться более восьми десятков вояк, не говоря уж о том, что до выучки бойцов Корпуса им было далеко, так что никакого серьезного сопротивления ждать не приходилось.
Через полчаса они подошли к акке на расстояние двух десятков локтей, с передней штурмовой площадки она была видна как на ладони. Грон окинул взглядом немногочисленных моряков, изо всей силы нажимавших на весла, трех человек, торчавших на кормовой рулевой площадке, и приказал:
— На поражение не бить.
Старший арбалетчик громко продублировал команду. За спиной звонко гукнула тетива передней баллисты, и в воздух, гремя цепью, взвился абордажный якорь. Он с грохотом упал на кормовую рулежную площадку акки, едва не задев венетского боцмана, осипшим голосом отсчитывавшего темп. Тот подпрыгнул и отскочил в сторону, чуть не вывалившись за борт. Еще раза два-три гребцы махнули веслами в такт, потом начался разнобой, и акка резко снизила ход. Заскрипел ворот цепи, на которой налегло десяток воинов, и дирема, сделав рывок, тут же нависла над левым бортом акки. Над палубой прогремели команды Тамора:
— Правый борт: с первой по пятнадцатую банку — весла внутрь, остальные — табань! Абордажные крюки на борт! Тяни!
Дирема с размаху ударила бортом акку, ломая ей весла левого борта, в воздух взвились десятки абордажных крюков, и тут же через все сужающуюся щель сигануло не менее пяти десятков абордажников в полных боевых доспехах. Они стремительно рассыпались по палубе с обнаженными мечами в руках, убив в зародыше всякую мысль о каком бы то ни было сопротивлении. Спустя мгновение громкий треск показал, что акка и дирема соединились в одно целое. Абордаж закончился.
Грон и Слуй неторопливо перешли на акку по перекинутому абордажному мостику. Команду согнали на нос, оставив на кормовой площадке только капитана и кормчего. Поэтому здесь, рядом с мачтой, они были одни. Грон окинул взглядом засыпанное щепой от сломаных весел и банок пространство и, хмыкнув, кивнул подбородком в сторону пустых зевов грузовых ям.
— Что ж, ты был прав, эти ребята явно занимались только тем, что поджидали нас. Видишь — никакого груза, и это в самый сезон…
Слуй кивнул и двинулся в сторону кормовой площадки.
Когда они приблизились, капитан вздернул свою напомаженную и завитую по венетскому обычаю бороду и с вызовом спросил:
— С каких это пор корабли Корпуса начали нападать на мирных моряков?
Слуй хмыкнул:
— А вы здесь совсем оборзели. Корабли Корпуса нападают на того, на кого захотят. И если до сих пор это были пираты, никто не обещал, что всем остальным будет так же сладко всю оставшуюся жизнь…
— Прошу меня простить, благородный господин, — прервал его кормчий акки, — но не можете ли вы мне подсказать… того господина, что сейчас стоит за рулевым веслом вашей диремы, зовут не Тамор?
Слуй быстро повернулся к нему и прищурился:
— А почему ты так решил?
Этот вопрос, похоже, сказал кормчему все, что ему хотелось узнать, потому что он удовлетворенно кивнул и, повернувшись к своему капитану, заявил:
— Простите, капитан Арамий, но если это Тамор, то, как я знаю, есть только один человек, ради которого он рискнул бы нарушить свою клятву. Этот человек — Великий Грон. И я не сомневаюсь, что он сейчас стоит на палубе нашей акки.
Со стороны носа, где толпилась команда, донесся протяжный вздох. А капитан Арамий оцепенело застыл, растерянно глядя то на Слуя, то на Грона. Грон некоторое время молчал, от души наслаждаясь этой сценой, потом не выдержал и расхохотался.
— Ладно, Слуй, я думаю, не стоит больше нагонять страху на наших пленников. Давайте лучше пригласим капитана и его кормчего на «Росомаху». Мне кажется, капитан и сам с удовольствием расскажет нам все, что мы захотим узнать.
На имя «Слуй» реакция была не менее бурной — со стороны команды донесся испуганный говорок: «Черный Капитан…», а капитан Арамий даже слегка отшатнулся. Слуй же растянул губы в легкой улыбке, которая (как, впрочем, и любое другое выражение на его лице) всем показалась угрожающей, и произнес:
— Капитан Арамий? Что ж, мне будет очень интересно познакомиться с лучшим капитаном Венетии…
Центор пыхтел словно буйвол, распространяя вокруг запах крепкого мужского пота, чесночной похлебки и оружейной смазки. Но Эсмерея этого ожидала. И во многом именно из-за этого она и выбрала такую позу (на жаргоне портовых шлюх она называлась собачьей) — стоя на локтях и коленях с выгнутой спинкой. Во всяком случае, в такой позиции центор не дышал ей прямо в лицо… О боги, ну сколько еще это животное будет пыхтеть? Она хорошо подготовила его к соитию руками и языком, поэтому сам акт должен был продлиться не так уж долго, но этот буйвол все никак не кончал. Может, у него срамная болезнь? Тогда это действительно проблема. Говорят, будто те, кто страдает срамной болезнью на последней стадии, совершенно не могут кончить, потому что испытывают боль даже при мочеиспускании. Конечно, она позаботилась о том, чтобы на сегодняшнем свидании центора охватила страсть, несмотря ни на какую срамную болезнь, и, слава богам, заранее натерла промежность смесью кайны и леванды со щепотью порошка из кристалла кланаки, которая, как она знала еще с детства, хорошо предохраняет женщин от всякой заразы, да и от нежелательной беременности тоже. Впрочем, судя по запаху набедренной повязки центора, у него вряд ли есть особые проблемы с мочеиспусканием. Но его пыхтение уже начало ее потихоньку раздражать. Эсмерея, чуть изогнувшись, просунула руку под своим животом, нащупала болтающуюся мошонку своего партнера и начала умело тискать ее и поглаживать. Результат ее усилий не замедлил сказаться. Через несколько мгновений центор взревел, навалился на нее всем своим весом и, пребольно стиснув ей груди, резко увеличил силу и частоту толчков. Эсмерея отпустила мошонку и, приподняв кисть, обхватила его отросток большим и указательным пальцем, сильно сдавив у самого основания. Еще толчок, и она почувствовала, как этот скользкий корень запульсировал в ее пальцах. Центор вскрикнул и еще сильнее стиснул ее грудь, а Эсмерея сильными, резкими движениями бедер еще несколько раз насадила свою вульву на вздыбленную головку мужского отростка и только потом отпустила пальцы. Рев центора перешел в утробный вой, а она почувствовала, как внутрь нее ударила горячая струя мужского семени, и, не выдержав, тоже застонала… С ложа она поднялась первой. О Творец, эти мужчины после соития так беспомощны… Эсмерея накинула на плечи легкую накидку из тонкой шерсти, налила в бокал вина, прополоскала рот, сплюнула, сделала большой глоток и, чуть повернув голову, бросила взгляд на ложе. Центор зашевелился и уставился на нее озадаченным взглядом. Ну еще бы, любой самец, загнавший какой-нибудь самке своего толстуна под кожу, тут же начинает ощущать себя ее господином. Но она уже успела вбить в голову этому тупому вояке достаточно почтения к своей особе, поэтому он чувствовал себя сейчас несколько не в своей тарелке и не знал, как ему себя с ней вести. Что ж, пожалуй, надо ему помочь.