– Я тоже хотел бы дать вам рекомендацию, профессор, – не остался в долгу Пулат. – Забудьте навсегда слово «офицерики», иначе я скоро снова возьму вас в заложники и обещаю, что со второй попытки я доберусь до вашей шеи...
– Спасибо за заботу, сынок. Я буду осторожнее.
– Пойдемте со мной, товарищ генерал, – сказал Андрей Легкоступову и первым направился к выходу из коридора.
Генерал двинулся следом за ним и вдруг сказал сам для себя неожиданно:
– Раппорт...
– Что? – переспросил Андрей.
– У профессора неожиданно прервался раппорт со спецназовцами. Потому они и взяли его в заложники.
– Какой раппорт? – не понял Андрей, и Геннадий Рудольфович подумал, что он человек, весьма далекий от психотерапевтики.
– Раппорт – это тонкая нить взаимопонимания, устанавливаемая между гипнотизером и его клиентом. Необходимое условие для осуществления успешного внушения.
– Вы большой спец в гипнозе? – спросил помощник Администратора.
– Нет, только сейчас случайно вспомнил это слово, – ответил генерал. – При взгляде на вашего профессора.
– Откуда вы знаете, что он гипнотизер?
В голосе Андрея уже нет прежних ноток уважительного отношения. Говорит так, словно допрашивает. Геннадий Рудольфович заметил это и понял, что пропажу водителя Решетова в Москве связывают с ним. А что пропал именно водитель Решетова, а не кто-то другой, неизвестный, генерал знал – они с полковником Мочиловым обсуждали этот вариант и решили, что водитель может вывести их на других членов организации, тогда как захват самого Решетова может оборвать все нити.
– Вы забываете, что я все еще генерал ФСБ. И иногда мне на глаза попадают ориентировки по розыску преступников. Тех, что проходят по нашему ведомству...
– Профессор в розыске? По вашему ведомству?
– А вы не знали? Интересно...
– Ну что, товарищ полковник, я вижу, вы совсем изнемогаете от изъянов погоды...
Тяжелый вздох, предшествующий ответу, сказал о его содержании больше, чем сами слова:
– Я, Владилен Афанасьевич, человек сугубо северный. В тюменских краях вырос, потому и не привык к таким извращениям природы, – то ли отмахнулся Мочилов, то ли просто для вентиляции махнул перед лицом рукой. Шрам на его лице покраснел и выглядел уже багровым, при том, что само лицо приближалось к пунцовому цвету.
Впрочем, собеседника полковника духота с жарой, похоже, совсем не волновали – так природа человека устроила.
– Тогда, может быть, начнем?
– Пора бы...
Профессор снял трубку большого стационарного телефона, чем-то напоминающего внутреннюю связь на кораблях военно-морского флота.
– Александр Дмитриевич, приготовьтесь...
И, не дожидаясь действий помощников, Владилен Афанасьевич громко щелкнул тумблером микрофона, установленного на столе прямо перед ним. Старая техника, много лет назад установленная. Трещит и щелкает, но, слава богу, еще работает.
– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – спросил он своим густым, с хрипотцой голосом.
Человек в светлой комнате за окном вздрогнул от неизвестно откуда раздавшегося звука, огляделся по сторонам. Увидел, что над его головой тоже висит микрофон.
– Радуюсь тому, что все еще жив, – вдруг ответил он совсем без испуга, даже с каким-то смешком, искаженным микрофоном так, что со стороны он походил на всхлип. – Я подумал, что меня поместили в газовую камеру, и приготовился медленно задохнуться. Буду рад, если я ошибся.
– Он молодец, – сказал тихо, не поворачиваясь в сторону профессорского микрофона, Мочилов. – Держится так, словно ничего не боится.
Профессор свой микрофон выключил. Тумблер опять щелкнул так громко, что, казалось, его должны услышать в соседней комнате.
– Очевидно, это моя вина. Я предполагаю, что мы слишком долго тянули время. Он уже перешагнул стадию испуга и перешел в стадию истеричности. Теперь он ничего не боится. Стал отчаянным. Такие люди тоже иногда встречаются. Из двадцати – один. Я должен был это предусмотреть.
– Возможно, я сам больше подготовился к допросу, чем наш друг, – улыбнулся Мочилов. – Так взопрел, что впору меня допрашивать.
Он включил свой микрофон.
– Как вас зовут?
– Эльдас Рамон Павлович.
– Кто вы по национальности?
– У вас мои документы. Могли бы поинтересоваться.
– Мы умеем интересоваться чужими документами. Но я спрашиваю вас. Будьте любезны отвечать.
– А в противном случае?..
– А в противном случае мы найдем средства, которые помогут вам вспомнить то, что вы забыли, и научат вас элементарной вежливости.
Человек за стеклом скривил лицо. Должно быть, это изображало ухмылку.
– Повторяю вопрос. Кто вы по национальности?
– Русский.
– У вас несколько странный акцент.
– Я долгое время жил в Прибалтике. Там вырос, окончил школу и получил профессию. В Москве остался только после службы в армии. В девяносто пятом году.
– Где служили, в каких войсках? В каком звании окончили службу?
– В Подмосковье. Строительная часть. Водитель самосвала. Потом возил командира части. Служил рядовым. Перед демобилизацией получил звание младшего сержанта.
– Ваши родители?
– Мама по национальности эстонка. Работала бухгалтером. Отец строительный рабочий. По паспорту русский. Но его мама, а моя бабушка была вывезена в тридцать седьмом из Испании. Вас устраивают такие подробные ответы? Может быть, я заслужил пару глотков прохладной воды?
– Интересная смесь кровей. – Полковник оставил без внимания последнюю реплику.
Водитель опять криво усмехнулся.
– В России у всех намешано много кровей. Русский народ перестал быть русским народом и давно стал народом российским. Этногенез в России сам собой перешел в фазу этнического гомеостаза.
Мочилов переглянулся с профессором и выключил свой микрофон.
– Мне чем-то нравится эта беседа. Что вы по поводу молодого человека скажете?
Профессор покачал головой и в раздумье захватил кистью руки собственный подбородок.
– Пока только одно. Это явно не водитель самосвала. И даже не водитель командира строительной части. Это определенно человек с качественным высшим образованием. Я подумал об этом еще раньше, когда он сказал о родителях. Слишком правильно строит речь для человека из простой малообразованной семьи. Без старательного подбора слов и без усилия при формировании фразы. А уж этнографические размышления отбросили все сомнения...