Не могут считаться достоверными и воспоминания царских генералов, которые, искажая правду, предавая истину, выгораживают себя, оправдывая свою измену Трону и присяге. Вина армии, как и вина священства, и членов царской фамилии, — все они особо присягали на верность Государю и Его Наследнику перед Крестом и Св. Евангелием, — уже в первые дни после отречения была столь очевидной, и затем так явно была осознана русскими в эмиграции, что многие офицеры-клятвопреступники и изменники-генералы поспешили оправдаться в мемуарах, но оправдываться они решили только одним — чернить Императора и Императрицу, возлагать на них ответственность за гибель Империи. Начальник Штаба главнокомандования Северным фронтом в 1914–1917 гг. генерал Ю. Н. Данилов опубликовал в Берлине свои мемуары, где попытался доказать, что отречение явилось не в результате заговора главнокомандующих во главе с Алексеевым и революционного Временного комитета Госдумы, т. е. «не в качестве принудительного революционного действа», но отречение Императора — это «лояльный акт, долженствовавший исходить сверху и казавшийся наиболее безболезненным выходом из создавшегося тупика» (Данилов Ю. Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и в. кн. Михаиле Александровиче // Государственные деятели России глазами современников. Николай II. Воспоминания. Дневники. — СПб., 1994).
Этот генерал, по отзывам сослуживцев, «крайне властный, самолюбивый, с очень большим о себе мнением», в бытность великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим занимал должность генерал-квартирмейстера Ставки и в дни успехов на фронте «изображал из себя чуть ли не гения, великого полководца, и это было уж слишком» (Кондзеровский П.К. В Ставке Верховного. — Париж, 1967). При смене командования, когда Верховным стал Государь, Данилова не оставили в Ставке, ему предложили дивизию, чем «гений» полководческого искусства был страшно обижен, упросил дать ему корпус, но очень скоро поместился в удобной и престижной должности начальника Штаба командования Северным фронтом, однако злобу на Государя затаил и в феврале 1917 года ее сполна выместил.
Смута, поднятая изменой генералитета армии, и генерала Данилова в том числе, разметала Императорскую Россию в клочья, и Данилов хотел, рвался оправдаться, силился показать, доказать, что в дни отречения, а Данилов присутствовал на всех переговорах Императора с Рузским, Гучковым, Шульгиным, «не было ни измены, ни тем более предательства» (Данилов Ю. Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и в. кн. Михаиле Александровиче // Государственные деятели России глазами современников. Николай II. Воспоминания. Дневники. — СПб., 1994). Слова Государя Николая Александровича «кругом измена, и трусость, и обман» бередили совесть многих предателей. И, чтобы снять с себя обвинение в тяжком преступлении, Данилов утверждает, что отречение Государя было добровольным, потому что, во-первых, «с ночи на 1 марта в царских поездах не существовало настроения борьбы и в ближайшем к царю окружении только и говорили о необходимости «сговориться с Петроградом», во-вторых, начальник Штаба Верховного главнокомандующего Алексеев, равно как и главнокомандующие фронтами вовсе не понуждали Государя к отречению, они лишь представили «честно и откровенно свои мнения на высочайшее воззрение», и ни слова о наглом предложении изменника Рузского Царю — «сдаться на милость победителя», напротив, Данилов сетует на «людскую клевету и недоброжелательство».
Данилов лжет, что генералы Алексеев и Рузский, и он, Данилов, лишь «присоединились» к мысли об отречении, «высказанной по этому поводу М. В. Родзянкой», а Алексеев «передал ее на заключение командующих фронтами». На самом деле телеграмма Алексеева командующим содержала вопрос с уже подсказанным ответом: «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения». Впрочем, в воспоминаниях А. А. Брусилова есть еще одна интересная подробность «запроса» Алексеева к главнокомандующим: «Временное Правительство ему объявило, что в случае отказа Николая II отречься от Престола оно грозит прервать подвоз продовольствия и боевых припасов в Армию, поэтому Алексеев просил меня и всех главнокомандующих телеграфировать Царю просьбу об отречении» (Брусилов А. А. Мои воспоминания. — М., 1929). Поскольку Брусилов в своих воспоминаниях не оправдывался за отречение (он писал их в 1922 году для большевиков), можно доверять этому свидетельству о преступном шантаже Алексеевым главнокомандующих фронтами. И, прислав эти изменнические «воззрения», «невинный» Алексеев следом шлет «проект манифеста на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении в пользу цесаревича Алексея» (Данилов Ю. Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и в. кн. Михаиле Александровиче // Государственные деятели России глазами современников. Николай II. Воспоминания. Дневники. — СПб., 1994). А Рузский спешит заставить Государя поверить в безвыходность положения, лжет о движении на Псков броневых автомобилей с восставшими солдатами, лжет о восстании гвардейских полков, посланных Императором на усмирение Петрограда (это генерал Алексеев запретил генералу Иванову, которому Царь лично приказал идти на Петроград, выполнять приказ Монарха). Рузский пытается запугать Царя возможным кровопролитием в Царском Селе, тем что Москва охвачена революцией…
Но главное, что придумали себе в оправдание заговорщики, и Данилов в том числе, стремясь подчеркнуть официальный характер происшедшего, а не насильственное закулисное выкручивание рук Императору, — ложь о том, что Государем был составлен и подписан Манифест об отречении от Престола.
История с так называемым Манифестом об отречении Государя Николая II крайне запутана всеми свидетелями этого страшного для России события именно потому, что все они соучастны в клятвопреступлении, в насильственном сведении Императора с Трона. Пленившим Государя во Пскове изменникам-генералам и думским масонам нужно было добиться от Царя именно Манифеста об отречении, чтобы создать видимость добровольной сдачи страны революционерам. Причем Манифест задумывался заговорщиками с передачей власти наследнику — маленькому Алексею Николаевичу, которого легко потом устранить, заменить, наконец, уморить, сославшись на неизлечимую болезнь ребенка. Николаю Александровичу была памятна судьба царевича Димитрия, якобы наткнувшегося на нож в припадке болезни. Государь ломает масонский «сценарий» переворота, заявив о передаче Престола брату Михаилу. Государь намеренно поступает противозаконно, имитируя передачу Царской власти, минуя законного Наследника. Он легко соглашается подписать незаконный документ, который все «свидетели отречения» называют Манифестом, но который на самом деле представляет собой телеграмму в Ставку единственному адресату — генералу Алексееву. Текст этой телеграммы под видом Манифеста торжествующий Алексеев спешно разослал в войска, и трагедия армии в том, что она не услышала призыва Государя к войскам — спасти Трон.
Что данная телеграмма Алексееву не является Манифестом об отречении, сразу бросается в глаза. В ней отсутствует целый ряд полагающихся Манифесту формальных признаков. Вот как, к примеру, был оформлен Высочайший Манифест об объявлении войны Германии: Вступление: «Божиею Милостию, Мы, Николай II, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая и прочая, и прочая. Объявляем всем верным Нашим подданным…» — далее следует текст Манифеста, и заключение: «Дан в Санкт-Петербурге, в двадцатый день июля, лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, Царствования же нашего в двадцатое». В телеграмме отсутствует формальная контрассигнация, необходимая для Манифеста: «На подлинном Собственною Его Императорского Величества Рукою подписано: НИКОЛАЙ». Даже сама подпись Государя на телеграмме, выдаваемой за Манифест об отречении, сделана карандашом, хотя и залакирована верниром, но не по форме удостоверена министром Двора Фредериксом, причем эта подпись графа Фредерикса на документе почему-то не сохранилась.