Немалое число германских историков ставит сближение Запада и России в вину канцлеру фон Бюлову. К примеру, Э. Бранденбург считает Бюлова виновным в отклонении предложения Джозефа Чемберлена о мире, в вовлечении Британии в орбиту франко-русского союза, в провоцировании России германским сближением с Турцией и безмерной поддержкой Австрии на Балканах.
Было ли неизбежным русско-германское столкновение? Многие западные историки (например, Х. Сетон-Уотсон) приходят к выводу о безусловной неизбежности такого столкновения. Пока Германия была простым продолжением Пруссии, русско-германские интересы не сталкивались. Но Германия уже не была продолжением Пруссии. Влияние прусской касты начало уменьшаться, а влияние западных промышленников увеличиваться. Теперь Германия видела свои первостепенные интересы там, где прежде их не усматривала — Юго-Восточная Европа, Австрия, Ближний Восток. «Аристократическая монархия Вильгельма Первого и Бисмарка могла поддерживать дружбу с Россией. Демагогическая монархия Вильгельма Второго обязана была поддерживать Австрию. Общественное мнение стало весомым фактором в определении германской внешней политики. Общественное мнение стало более воинственным, чем мнение прусских юнкеров. Общественное мнение (Германии) никогда бы уже не принесло в жертву германское влияние на Юге-Востоке Европы».
Молодой кайзер Вильгельм всячески старался переубедить молодого царя Николая пересмотреть союз с Францией: «Республиканцы являются революционерами по своей природе. На них кровь их королей. Посмотрим, были ли они (после этих убийств) счастливее? Ники, вними моему слову, проклятие Бога висит над этим народом… Мы можем иметь хорошие отношения с Французской Республикой, но никогда — интимные».
Вопросом вопросов на рубеже веков для России было формирование ее роли в Азии. В правящих кругах Петербурга сформировались две фракции. Обе приветствовали военную и политическую экспансию России и Азии, но видели ее с двух противоположных точек зрения. Военно-бюрократическая олигархия видела свое будущее в создании Великой Восточной империи, где ортодоксализм России превращался в «новый ориентализм», новый центр мира. Этой «восточной» фракции противостояла «западная» фракция, возглавляемая министром финансов С.Ю. Витте. Для него создание Азиатской империи было лишь дополнительным средством укрепления России на Западе, преобразования восточного феодализма России в капитализм западного толка. Витте видел в азиатской экспансии дополнительное средство, а не эпицентр усилий, средство усилить активы России на главном направлении ее трансформации — европейском. Витте выступал за концентрацию сил на европеизации России, на сокращении индустриально-культурного барьера между Востоком и Западом как историческом приоритете страны. Согласно оптимистической точке зрения этого великого государственного деятеля России, требовалось всего лишь несколько благоприятных лет для выравнивания того экономико-цивилизационного рва, который отделял Восточную Европу от Центральной и Западной. Для выравнивания нужно было сохранить дружественные отношения с обоими центрами технологического обновления — европейским центром и Западом. В попытках сближения одновременно и с Западом, и с Центральной Европой С.Ю. Витте приводил в качестве самого убедительного следующий аргумент: если Россия не пойдет на мирное сближение со всеми возможными источниками поощрения ее материального прогресса, ее ждет судьба европейской колонии — не важно как будет называться метрополия. В специальном меморандуме, написанном в марте 1899 года Витте указывал, что лишь ускоренная индустриализация спасет подлинный суверенитет России.
Союзникам и противникам России было вовсе не безразлично, какая из точек зрения на азиатскую политику возобладает в Петербурге. Союзная Франция вовсе не хотела, чтобы русские дивизии стерегли тихоокеанское побережье — они были нужны Парижу как противовес германской мощи. С другой стороны, Вильгельм руководствовался следующей мудростью: «Мы должны привязать Россию к Восточной Азии так, чтобы она обращала меньше внимания на Европу и Ближний Восток». Это было как раз противоположно тому, чего желала «западная» фракция в России, особенно после поражения в войне с Японией — союз с Западом здесь не желали менять на азиатские авантюры. Основой необычайного союза России с Западом были русско-французские отношения. Даже русские несчастья 1904–1905 годов не породили у французов сомнений в правильности ориентации на Петербург. Посол Франции Морис Палеолог имел разветвленные связи в русской столице и царь относился к нему с полным доверием. Палеолог верил, что после разгрома Германии Россия и Франция осуществят лидерство в Европе. Своего рода координатором сближения Запада и России стал французский министр иностранных дел Р. Пуанкаре. На совместных конференциях 1911–1913 годов русские и французские генералы твердо расписали, что они должны делать в час «х»: «При первом же известии о мобилизации в Германии мобилизовать собственные силы без предварительных дискуссий».
Избрание Раймона Пуанкаре французским президентом было встречено в России с энтузиазмом как новый фактор, благоприятствующий союзу России с Западом. 17 января 1913 года посол в Париже Извольский писал Сазонову: «Французское правительство полно решимости придерживаться своих союзных обязательств в отношении нас». Побывав в ноябре 1913 года в Париже премьер-министр Коковцов подвел итог в докладе царю: Франция «никогда не покинет нас в больших вопросах общей политики». Большие французские займы 1911–1914 годов скрепили союз великих стран Запада и Востока Европы.
Союз России с Западом был возможен лишь в случае русско-британского примирения и сближения. В Лондоне внимательно следили за взаимоотношениями двух блоков в континентальной Европе. После аннексии Боснии Австро-Венгрией в 1906 году в Лондоне пришли к выводу, что соотношение сил начинает меняться в пользу Центральных держав. Британский посол в Петербурге сэр Артур Николсон писал в Лондон: «Моим твердым убеждением является, что франко-русский военный союз не выдержал испытания, а англо-русский союз еще недостаточно утвердился и недостаточно крепок для того, чтобы оказывать соответствующее влияние. Гегемония Центральных держав установится в Европе, и Англия будет изолирована. Активность немцев в создании флота значительна, и неожиданное появление Германии на этой сцене производит впечатление. Когда мы пройдем сквозь этот период немецкой «бури и натиска», я не удивлюсь, если мы увидим и Францию, и Россию, тяготеющими к Центральным державам… Конечная цель Германии безусловно заключается в том, чтобы получить преобладающие позиции на континенте». Этой перспективе Лондон противопоставил союз европейского Запада с Россией. В Лондоне давно пришли к выводу, что главной угрозой Западу является тевтонское всемогущество. Посетивший Германию Черчилль описывал германскую армию, как «ужасную машину, марширующую по 35 миль в день. Эти солдаты оснащены самыми современными видами техники». Расширенная программа строительства германского флота заставила англичан почувствовать то, чего в Англии не ощущали примерно 100 лет — угрозу национальной безопасности. Результатом создания Германией сверхмощного флота явилось сближение Британии с Францией и Россией. Англия встала на сторону этих двух стран, преследуя свою традиционную политику противостояния любой континентальной державе, претендующей на континентальную гегемонию. В Лондоне стали приходить к выводу, что только Россия может на полях сражений остановить военную мощь Германии. Премьер Асквит, а затем Ллойд Джордж, министры иностранных дел Грей и Бальфур, военный министр лорд Китченер и начальник имперского генерального штаба сэр Уильям Робертсон пришли к мнению о необходимости поддерживать Россию в качестве противовеса Германии. Посол в России (с 1906 по 1909 год) сэр Артур Никольсон активно участвовал в изменении негативных (сталкивающих две страны)тенденций Х1Х века. Возможно Никольсон был наиболее активным русофилом в британском министерстве иностранных дел. Он писал министру Грею в 1911 году, что «взаимопонимание с Россией определяет основу нашей современной внешней политики».