Но, как оказалось, она не достигла состояния самодостаточности. У нее были колоссальные внутренние изъяны, которые мировая война безжалостно выявила. Первые же месяцы войны показали, что к долговременному конфликту индустриального века Россия не готова. Видимо, от отчаяния русские государственные деятели стали верить, что сама примитивность экономической системы России, преобладание крестьянского населения и крестьянского хозяйства в экономической системе страны явится ее защитой в борьбе экономик. Самодовлеющее крестьянское хозяйство, мол, обеспечит фактическую автаркию страны, сделает ее нечувствительной к колоссальной трансформации внешнего мира. То было трагическое заблуждение.
Ошибочным было также представление о бездонности людских ресурсов России. Среди пяти миллионов новобранцев 1914 года были квалифицированные рабочие, на которых держалась стремящаяся достичь уровня производительности Запада русская промышленность. Отток этих специалистов имел самые негативные последствия для русской индустрии.
Как справедливо пишет барон А. Мейендорф, «наивно было ожидать, что русская гениальность будет достаточна для организации и координации деятельности на просторах половины континента… не могла изменить характер своего народа, характер бюрократии, не смогла даже обеспечить лояльности всех частей образованных классов с тем, чтобы мобилизовать всю силу нации».
С русской стороны иллюзия заключалась в безусловной вере в то, что Запад предоставит ей практически неограниченные военные припасы и необходимые займы. Запад действительно был технологическим, финансовым и торговым центром мира, но объективные обстоятельства мешали рациональному совмещению его возможностей с потенциалом России. Помимо прочего, сказалось незнание России, незнакомство с работой ее социального и индустриального механизма, с менталитетом ее правящего слоя.
При этом англичане совершенно очевидно стремились заполнить вакуум, созданный в результате обрыва экономических связей России с Германией. В ходе войны от Британии Россия получила 776 орудий всех калибров, 2,7 млн. снарядов, 208 локомотивов и вагонов, займы в 568 млн. фунтов стерлингов (треть британских займов периода войны). Однако этой помощи оказалось недостаточно. В своих «Военных мемуарах» британский министр вооружений Д. Ллойд Джордж многократно отмечает, что за свою черствость и безразличие к военным нуждам России союзникам пришлось в конечном счете заплатить страшную цену. «Если бы мы послали в Россию половину снарядов, впоследствии потерянных на Западе, и одну пятую пушек, стрелявших ими, не только было бы предотвращено поражение России, но по немцам был бы нанесен жестокий удар».
Самые разрушительные для развития России последствия имела почти герметическая блокада России, отрезанность от науки и промышленности Запада. Балтийское и Черное моря потеряли свое значение каналов обмена. В ответ на британскую блокаду Швеция сократила поток товаров и людей между Западом и Россией. В результате рухнула внешняя торговля страны. Импорт сельскохозяйственной техники с Запада прекратился — это ударило по значительной массе русского населения.
Здесь мы приближаемся к ключевому моменту драмы. Мировая война должна была дать ответ на вопрос, стала ли Россия за столетие между Наполеоном и кайзером самостоятельной экономической величиной. Как говорилось выше, конец самостоятельности Николая Первого был положен Крымской войной. Начиная с 60-х годов Х1Х века, Россия интенсифицировала свои усилия. Она приняла, в частности, программу достижения самообеспеченности в сфере производства вооружений и боеприпасов. С целью создания такой промышленности царское правительство пригласило в Россию гигантов военного производства — английские «Викерс» и «Джон Браун», фрацузский «Шнайдер-Крезо». Мировая война показала, что русская промышленность не прошла экзамена. Вскоре после начала военных действий такие ведомства, как Главное артиллерийское управление, ощутили недостаточность предвоенных усилий. Крупповские пушки и пулеметы оказались эффективнее. В этом вопросе царизм потерпел первое поражение. Самонадеянно пойдя на мировой передел, он не обеспечил эффективного функционирования военной системы страны. Примитивная система управления аграрной страной не годилась для борьбы с отлаженным военно-промышленным механизмом Германии. Петр Первый, сконструировавший жесткую централизованную систему управления империей, не нашел в своих потомках творцов более гибкой, более приближенной к основной массе населения, к провинциям и губерниям, более инициативной и мобилизующей местные ресурсы системы управления страной. Царю непосредственно подчинялся Совет Министров, Имперский совет, министерства, суды, полиция, губернаторы и все прочее. Будь Николай Романов Наполеоном Бонапартом, он все равно не смог бы управлять эффективно империей от Балтики до Тихого океана из одного центра. Государственная же Дума концентрировала помыслы на борьбе за власть. Комитеты Думы могли жаловаться или выступать с острокритических позиций, но они не выступали генератором общественной энергии в великой войне на выживание. Усилия городских управ и земств заслуживают лучших слов, но они были лишь вспомогательным инструментом, не меняющим общей — закостенелой, не готовой к планомерным многолетним усилиям системы.
Наблюдая за русской политической сценой, англичанин Д.М. Уоллес не переставал удивляться различию в политической культуре России и Запада. Об этом свидетельствует, в частности, такое его обращение к одному из лидеров партии кадетов: «Вместо того, чтобы сохранять атмосферу систематической и бескомпромиссной враждебности к министерству, партия могла бы сотрудничать с правительством и посредством этого постепенно создать нечто подобное английской парламентской системе, которой вы так восхищаетесь; этого результата можно было бы достичь в течение восьми-десяти лет. Слыша эти слова мой друг внезапно прервал меня и воскликнул: «Восемь или десять лет? Мы не можем ждать так долго!». «Хорошо, — ответил я, — вы должно быть знаете ваши обстоятельства лучше, но в Англии мы должны были ждать в течение нескольких столетий». Русская система управления народным хозяйством нуждалась, как минимум, в выделении и росте еще одного поколения инженеров, управляющих, индустриальных рабочих, чтобы встать на уровень, хоты бы в некоторой степени сопоставимый с германским, британским, французским, американским.
Нельзя, видимо, назвать удачным и осуществление с началом войны разделения страны на две зоны — военную, подчиняющуюся ставке, и тыловую, оставшуюся под контролем имперского правительства. Трудно себе представить, но это факт: даже для простого перемещения из одной зоны в другую специалистам требовалось особое разрешение, что в конечном счете создало водораздел между двумя зонами. Любое число шпионов не могло бы принести больше вреда, чем разделение ресурсов в решающее время, отсутствие концентрации усилий, отсутствие общей картины военного снабжения армии и прифронтовой полосы.
* * *
После учреждения Думы в 1905 году прозападный правящий слой и народные массы сделали несколько шагов навстречу друг другу. Единая политическая система, хотя бы в некоторой степени, сближала. Начал сказываться фактор большей мобильности населения. В ходе мировой войны произошел приток офицеров-разночинцев. Параллельно (и, частично на смену) западному слою русского общества, реализовавшему себя в государственном строительстве, военной славе, мирового класса науке и гениальной литературе, начали подниматься глубинные слои другого, «второго» народа, сформировавшегося в «окраинной» культуре, и впервые взошедшие на пьедестал истории. Вопрос оказался поставленным жестко: сумеет или нет образоваться связка «двух народов» до критического испытания российского корабля на государственную зрелость, на цивилизационную прочность?