Даже самые ревностные их критики изображают неоконсерваторов как истинных верующих, единственным мотивом деятельности которых является приверженность идее превосходства Америки и Израиля, и эта идея их поглощает настолько, что они даже готовы пожертвовать экономическими интересами ради «безопасности». Но это отделение идеологии от интересов искусственно и страдает от исторической амнезии. Право стремиться получать ничем не ограниченную прибыль всегда было центральным элементом идеологии неоконсерваторов. До 11 сентября неоконсервативное движение лелеяло мысль о радикальной приватизации и сокращении социальных расходов — чистые идеи Фридмана, разрабатывающиеся в таких мозговых центрах, как Американский институт предпринимательства, фонд Heritage и Институт Катона.
После объявления войны против террора неоконсерваторы не оставили своих корпоративистских экономических целей, но нашли новый и даже более эффективный путь их достижения. Разумеется, вашингтонские ястребы стремятся к имперскому господству США над миром и Израиля над Ближним Востоком. Однако невозможно отделить этот милитаристский проект — бесконечную войну за границей и государство безопасности в США — от интересов комплекса капитализма катастроф, который создал многомиллиардную индустрию на той же основе. И нигде это смешение политики и корысти не проявилось столь ярко, как на полях сражений Ирака.
Один из аспектов риска операций на основе шока заключается в вероятности возникновения «незапланированных последствий», то есть развития реакций, которые не ожидались. Например, массированное разрушение инфраструктур страны, электрический сети или экономической системы может создать такое тяжелое положение, что в результате воля к сопротивлению у страны противника может не снизиться, а напротив, возрасти.
Подполковник Джон Н.Т. Шенахен «Операции на основе шока», журнал Air & Space Power, 15 октября 2001 г.
Прямая физическая жестокость вызывает только негодование, враждебность и дальнейшее нежелание сотрудничать... Допрашиваемый, который перенес боль, труднее поддается другим методам воздействия. В результате, вместо того чтобы подавить волю субъекта, это увеличивает его веру в себя и его самостоятельность.
«Допрос в контрразведке по методике Kubark» (Kubark Counterintelligence Interrogation), руководство ЦРУ, 1963 г.
Интровертированного шизофреника или меланхолика можно сравнить с городом, окруженным стеной, который закрыл свои ворота и отказывается торговать с окружающим миром... Когда в стене пробивается брешь, взаимоотношения с миром восстанавливаются. К сожалению, мы не в состоянии контролировать размер повреждений при такой бомбардировке.
Эндрю М. Уайлли, английский психиатр, об электросудорожной терапии, 1940 г.
Думаю, в мире после 11 сентября благоразумное использование насилия может оказывать терапевтическое действие.
Ричард Коэн, обозреватель газеты Washington Post, о том, почему он поддерживает вторжение в Ирак
Был март 2004 года. Я не успела пробыть в Багдаде и трех часов, и меня преследовали неудачи. Во-первых, не было нашей машины около контрольного пункта аэропорта, и мне с моим фотографом Эндрю Стерном пришлось ехать на попутке по «самой опасной дороге в мире», как ее называли. В деловом районе Карада нас окликнул Майкл Бирмингем, ирландский активист движения за мир, который приехал в Багдад еще до вторжения. Я спросила, может ли он познакомить меня с иракцами, которых волнуют планы приватизации их экономики. «Никто сейчас не думает о приватизации, — ответил Майкл. — Их заботит просто выживание».
У нас возник напряженный спор об этичности исследования политических вопросов в зоне военных действий. Майкл не говорил, что жители Ирака поддерживают программу приватизации — но лишь то, что сейчас у большинства людей есть более неотложные заботы. Их волнуют бомбы, разрушающие мечети, или судьба пропавшего родственника, который исчез в тюрьме Абу-Грейб, управляемой США. Они думают, где взять завтра воду, чтобы попить и умыться, а не о том, что иностранная компания хочет приватизировать водоснабжение, чтобы через год продавать им эту же воду. Задача постороннего, по мнению Майкла, — регистрировать реальности войны и оккупации, а не решать вопросы о послевоенных приоритетах Ирака.
Я защищалась как могла, указывая на то, что распродажа страны компаниям Bechtel и ExxonMobil отнюдь не лучшая идея, а эта программа уже начала осуществляться под руководством верховного посла Белого дома в Ираке Л. Пола Бремера-третьего. Месяцами я слышала об аукционах по продаже государственного имущества Ирака на сюрреалистических аукционах в конференц-залах отелей, где торговцы бронежилетами пугали бизнесменов рассказами об отрезанных руках и ногах, в то время как официальные торговые представители США заверяли, что на деле все там не так плохо, как это показывает телевидение. «Наилучшее время для инвестиций — пока еще земля не просохла от крови», — с полной серьезностью заявил мне один из участников конференции «Восстановление Ирака-2» в Вашингтоне.
Тот факт, что в Багдаде трудно было найти людей, желающих поговорить об экономике, неудивителен. Авторы вторжения в Ирак были строгими приверженцами доктрины шока — они понимали, что, пока иракцев заботят острые повседневные проблемы, можно незаметно распродать страну с аукциона, объявив о результатах уже тогда, когда сделка состоится. Мы, журналисты и активисты, устали наблюдать за драматичными атаками, забыв о том, что люди, которые более всего от этого выигрывают, никогда не показываются на поле сражения. А богатства Ирака были огромными: это не только третьи по величине запасы нефти в мире, но и территория, которая оставалась одним из последних бастионов противников попытки построить тут свободный рынок неограниченного капитализма по замыслу Фридмана.
Крестоносцы уже покорили Латинскую Америку, Африку, Восточную Европу и Азию, и теперь арабский мир стал последним полем битвы.
Пока мы дискутировали с Майклом, Эндрю вышел покурить на балкон. Как только он открыл стеклянную дверь, какая-то сила как будто вытянула из комнаты весь воздух. За окном в воздухе висел огромный огненный шар цвета лавы, темно-красный с черными пятнами. Мы схватили в руки обувь и в одних носках сбежали по лестнице на пять этажей. Холл был усыпан осколками стекла. На углу улицы лежали руины отеля «Гора Ливан» и соседних домов, разрушенных взрывом 500-килограммовой бомбы; оказалось, это был самый большой налет такого рода после окончания войны.
Эндрю кинулся к обломкам со своей камерой; я попыталась усидеть на месте, но затем последовала за ним. Проведя всего три часа в Багдаде, я уже нарушила собственное правило: никакой охоты за взрывами. Вернувшись в отель, я увидела, что все репортеры и сотрудники неправительственных организаций пьют арак, пытаясь прийти в себя. Все с ухмылками смотрели на меня и восклицали: «Добро пожаловать в Багдад!» Я переглянулась с Майклом, и мы оба без слов поняли, что в споре оказался прав именно он. Последнее слово оставалось за самой войной: «Тут программу разрабатывают бомбы, а не журналисты». Так оно и было. Взрыв не только высасывает кислород своим вихрем, он требует всего: нашего внимания, нашего сочувствия, нашей ярости.